Книга пощечин - страница 18
По вечерам вся деревня выходила гулять на выгон, причем гуляли вместе и дети, и молодежь, и старики. Кто-то играл на гармошке, кто-то танцевал, а остальные просто тусовались или играли в подвижные игры. Периодически в деревенском клубе показывали кино. Для взрослых там расставляли стулья, а для детей перед передним рядом клали на пол солому. Проектор был один, поэтому фильм показывали частями, с перерывами на перемотку. Во время этих пауз зрители обсуждали увиденные фрагменты.
Не удивительно, что при такой жизни любимым маминым занятием было чтение книг. В их селе была неплохая библиотека, и мама прочла там почти все, до конца дней забив себе голову тургеневщиной и прочей романтической дурью. Жаль, что на книгах не пишут, что злоупотребление чтением может быть опасно для адекватности читателя.
Вторым любимым маминым занятием было мечтание, которое ей, как и многим представителям ее поколения заменило собой фактически отнятую у них жизнь. Когда мама, критикуя день сегодняшний, говорила, что они в отличие от нынешних поколений умели мечтать, я отвечал, что сейчас нет нужды в суррогатном заменителе жизни, и большинство людей вполне устраивает реальная жизнь. Тогда же реальность была такова, что сохранить рассудок можно было лишь, сбегая от нее в грезы.
В начале войны школу, где работала Людмила Георгиевна, закрыли, но потом, когда пришли итальянцы, она заработала. Оккупанты платили советским учителям за то, что те учили советских детей по советским учебникам. Я не хочу сказать, что оккупанты были белыми и пушистыми, но если фашисты действительно хотели сделать из оккупированного населения спивающихся скотов, зачем было тратиться на обучение детей?
Людмиле Георгиевне повезло: после войны ее не повесили и не посадили за «сотрудничество с врагом». Ей не припомнили даже происхождение, а ведь ее отец был управляющим весьма крупным поместьем. Мужем одной из ее сестер был белый офицер, эмигрировавший в конце гражданской войны. Правда, мужем другой сестры был красный командир, но это вряд ли было слишком уж смягчающим обстоятельством. Сама она была выпускницей гимназии, о чем с гордостью за нее нередко вспоминал мой папа – для него образование было чуть ли не предметом поклонения. Откликнулась Людмиле Георгиевне работа во время оккупации только тем, что ей «забыли» присвоить звание заслуженный учитель. Но это мелочи.
Когда после войны из Осиково ушли войска, после них остались плащ-палатки и парашюты. Носить тогда было нечего, и единственная в деревне портниха пошила всем селянкам платья из плащ-палаток. Белья тоже не было, поэтому носили их на голое тело. А так как до самых морозов ходили босиком, платья-палатки были единственной женской одеждой. Однажды к кому-то в гости приехала молодая женщина в настоящем платье. Платье было самое обычное, но деревенским жителям оно казалось чем-то запредельным, и за его обладательницей вся деревня табором ходила. Все от мала до велика, любовались платьем и то и дело просили разрешения его потрогать.
В детстве мама участвовала в самодеятельности, потом была старостой группы в институте, а потом на работе бессменным председателем профсоюза. Году в сорок седьмом, мама тогда училась в четвертом классе, в школе отмечался какой-то праздник. Собрались люди со всей деревни. Одним из номеров был танец тарантелла. Мама была среди танцоров. Во время танца надо было высоко поднимать ногу. Танцует она, поднимает, как положено, ногу чуть ли не выше головы. И стоит ей ногу поднять, как школьники с первых рядов начинают умирать от смеха и хлопать в ладоши. Она думает, что им нравится ее танец, и давай еще лучше стараться. И только потом до нее дошло, что танцевала она без трусов, и стоило ей поднять ногу…