Книга - страница 4



лет пяти или трёх лет.
Вспомни, кто ты!
Вспомни, кто ты!
Там в твоих глазах ответ…
Люди прячутся под знамя,
выжить чтоб в который раз.
Снова слышно: «Кто не с нами,
против нас. Ату и фас!»
Посмотри на своё фото
лет пяти или трёх лет.
Вспомни, кто ты!
Вспомни, кто ты!
Там в твоих глазах ответ…
Глупость мглою бошки кроет,
вихри разные крутя.
А когда тебя зароют,
там пройдёшь, дружок, жутят?
Посмотри на своё фото
лет пяти или трёх лет.
Вспомни, кто ты!
Вспомни, кто ты!
Там в твоих глазах ответ…
Нет в башке дурацкой хуже
мыслей «против» или «за».
Так внимательней поглубже
загляни себе в глаза.
Посмотри на своё фото
лет пяти или трёх лет.
Вспомни, кто ты!
Вспомни, кто ты!
Там в твоих глазах ответ…

К 626

Во мгле веков, тумане сонном
всплывают мутные персоны.
Не закрепить, вглядевшись даже,
меняющегося антуража.
Миров на плоскостях полотен
неровный танец мимолётен,
как жизнь подёнки-однодневки
над мелкой рябью Средней Невки.
За пёстрой россыпью мгновений —
поток сомнений и забвений.
Спазмы страдания, улыбки,
жестокость, жалость, счастье – зыбки.
Но если часто повторять
хором какое-нибудь имя,
кляня или благодаря,
в дождливой пелене и дыме
вдруг проявляется лицо
и заслоняет духам Со-
лнца луч, сверкающий из сердца.
Течёт из-под сугробов перца
по пеплу уксусный ручей,
кружит, змеится лабиринтом
речей, фрустраций, мелочей.
Несётся Голем в майке с принтом
мифологичного лица
до бесконечного конца
во мгле веков, тумане сонном
фундаментальненьким бозоном.

Калолева

Калолева сдохла. У меня драур.
Иду по улице. Навстречу мавр.
Говорю: «Калолева сдохла. У меня драур.»
А он: «Мне пофиг. Яж мавр.»
Я спрашиваю: «Те чё ни капли?»
Отвечает: «У меня на родине цапли
голодные сцапали верблюда.
Не отсвечивай. Иди отсюда!»
А я напираю: «Как же содружество?
Как же женство и типа мужество?»
А он махнул рукой не глядя
типа достал ты, дядя.
Иду дальше весь такой
драурный, с оттопыренный рукой,
главу склонив долу,
и встречаю случайного монгола.
Говорю: «Сдохла Калолева.
Вбит осиновый кол.»
А он: «Мне пофиг! Яж монгол!
У меня степь справа и слева.»

Каракоз

Лежишь, бывает, на кровации
под белой пеной одеял.
Бывают также ситуации,
которых не предполагал.
Внутри фантомы управляемы.
Снаружи незаметный нос
Иванплатоныча Каляева
заводит в адский каракоз.
Внутри слова «Закона Божьего»
(сдал на «отлично» сей предмет).
Снаружи, вроде бы, всё то же, но
похоже на кошмарный бред.
Внутри царит законоведенье,
на все вопросы есть ответ.
Снаружи пляшут черти с ведьмами,
и никаких ответов нет.
Слова, казалось бы, понятные
звенят снаружи, а копнёшь,
за каждым словом ловко спрятана
непредсказуемая ложь.
Снаружи хочется потешиться
прелестным соком разных форм,
не ведая, что в них содержиться
цикута или хлороформ.
За мимолётностью улыбки
сорвёшься с места, полетишь
как спелый жёлудь в счастье зыбкое
и вновь напорешься на шиш.
По дебрям бреда с утра до ночи
за незаметный внешний нос
ведёт судьба Иванплатоныча
в необратимый каракоз.
Там лихо пляшут черти с ведьмами.
Там за спиной закрылась дверь.
И сквозняки мурлычат с ветрами
Иванплатонычу: «Не верь!»
Про жизни сон Иванплатонычем
написан жалобный стишок.
Трясётся кучка в «Скорой помощи»
великокняжеских кишок.
Эх, Ваня, в Шлиссельбургской крепости
жестка прокрустова кровать.
Эх, Ваня, большей нет нелепости,
чем персонажей сна взрывать.
Искал ты правду, кликал «veritas».
Молчал винтажный интернет.
А ты искал и кликал. Верил ты.
Всё это, Ваня, дикий бред!
Лежал бы смирно на кровации,