Отворачиваюсь к сковородке и незаметно смахиваю слезу. Воспоминания о старшей дочери всегда меня расстраивают, и успокоиться не выходит.
Перед глазами вновь она. Моя малышка…
— Мне нужно в ванную, — заявляю, не оборачиваясь к ним, чтобы не выдать себя. — Присмотрите за сырниками, — прошу Олега с Надей и сбегаю.
Это сложно. Сложно жить и существовать, когда часть твоей души мертва и находится в маленькой могилке вместе с безжизненным телом собственного ребенка.
Олег
Проводив взглядом Стефани, встаю из-за стола и подхожу к сковороде. Переворачиваю сырники и оборачиваюсь к кнопке.
— Что это с ней? — спрашиваю девочку, обратив внимание на странный уход Царевой. Даже не посмотрела на нас. Просто взяла и будто бы сбежала.
— Наверное, зубы не помыла и вспомнила, — пожимает плечами Надя и продолжает с аппетитом есть сырники. — Скоро вернется. Ты не переживай.
Внимательно слежу за кнопкой и забавляюсь видом малышки. С таким усердием и удовольствием расправляется с едой в своей тарелке, что даже мне, который не особо любит по утрам есть, хочется еще несколько сырников в рот закинуть.
— Ну ладно, — решаю временно отложить этот вопрос. — Какие планы на день?
— У меня никаких. У мамы не знаю, — отвечает она, ни на секунду не оставляя сырники. — Хотя, наверное, к дедушке поедем с бабушкой. Они ждут нас. Бабушка вчера лимонный пирог пекла.
— Я знаю, — ослепляю ее улыбкой. — Она меня угощала.
— Она дала тебе пирог раньше, чем мне? — возмущается и забывает о сырниках. Обиженно округляет глаза и почти плачет. — Как она могла так?! Я же его просто обожаю! Всегда первый кусочек ем! А она… Она что, теперь меня не любит?!
— Думаю, для тебя бабушка свежий испечет, — пугаюсь реакции девочки. — Мне она старый дала, наверное.
— Она меня предала! — кричит Надя и губу уже закатывает, будто плакать собирается. — И дедушка ел?
— И дедушка…
— Плохой! Плохой! Я же ему верила! — восклицает и обидчиво взгляд отводит. — Обещал, что не будет есть пирог, пока я в больнице лежу. Не сдержал обещания!
— Какой ужас! Прости, кнопка, — подхожу и хочу ее обнять. Успокоить, в конце концов.
Не могу смотреть на женские слезы, а на детские тем более. Но почему-то слезы и обида Нади сильнее мое сердце трогает, его будто сковывает и сжимает.
— Я больше с ним не стану дружить! И верить ему не буду! — заявляет она, прижимаясь ко мне.
— Прости! Я не хотел, чтобы ты обиделась.
— Я на тебя не обижаюсь, — обхватывает меня своими ручками. — А ты что будешь сегодня делать? Искать своего ребенка? — переключается на другой предмет и начинает меня вопросами закидывать. — Если ты его не найдешь, мое предложение еще в силе. Я могу быть твоим ребенком. Стану тебя папой называть.
— Буду иметь в виду, — хмыкаю.
— Но ты должен мне пообещать, — продолжает и заставляет взглянуть ей в глаза, — что всегда будешь держать слово!
— Конечно!
Вскоре Стефани возвращается, и я понимаю — она плакала. Красные глаза ее выдают. Однако на мой вопрос, что случилось, она лишь отмахивается.
Решаю пока не лезть ей в душу. Сама расскажет, если захочет. У меня сейчас и своих проблем хватает.
Брат, которому я должен помочь. Царев, который меня обманул. Отец, который врал мне одиннадцать лет. Ребенок, которого я не могу найти.
Позавтракав, девочки помогают мне загрузить посудомойку, и я начинаю собираться. Предлагаю их подвезти, но Стефани говорит, что они на такси.
