Ироды – это про своих холопов, их у купца в караване шестеро, остальной народ сборный: кто на своей телеге и со своим товаром, кто подряжённый в возчики Рогулинских возов за вознаграждение. В хвосте обоза рысью шли пятеро верховых: охрана. Одинец тоже ехал налегке, верхами. Рогуля, против его опасений, легко согласился дать место под скобяной кузнецовский товар на одном из своих возов. Затем, осанясь и уперев руки в бока, добавил:
– Мне тебя, Лександр, в простых возницах иметь выгоды нет. Ты деньги в охране отработаешь. Сам понимаешь – коли что, с охраны и первый спрос. Упустите какой товар, с вас вычту.
«Эк, как его на своём дворе-то раздуло, – подумалось Александру. – Хозяином себя чувствует. Сейчас торжественную клятву дать потребует – помереть за его мошну».
– Ладно, как скажешь, – ответил Одинец, – люди мы маленькие, шкурка на нас тоненькая.
Купец дёрнул щекой, и разговор не продолжил. Дело происходило четыре дня назад на купеческом подворье, где собирался весь поезд. Высокий Рогулинский терем находился в глубине большого прямоугольного двора, обнесённого крепкой оградой, нижняя часть которой была выложена охристым рваным камнем-плитняком, завезённым, наверное, издалека: в окрестностях Москвы этого строительного материала найти было негде. В подмосковном Мячкове, правда, ломали камень, но он был светло-серый, почти белый.
От центральных купеческих хором двумя крыльями отходили крытые дранью дворовые постройки: ближе к дому несколько амбаров с массивными дверями, в пробоях которых висели трехфунтовые замки, далее – конюшня, коровник. На задах двора стояли свинарник и птичник.
Одинец достаточно наслушался в селе о богатстве своего земляка, как и о его нынешней гордой недоступности для бывших односельчан, чтобы, увидев воочию, испытать удивление. Не было и зависти, Александру только подумалось: «Что ж ты, купец-молодец, мать свою в селе оставил в плохонькой избёнке доживать?»
Одинец перегрузил свой товар в одну из Рогулинских телег. Всё время этих хлопот рядом неотступно крутился мальчишка, которого здешняя дворня кликала Илюхой. Глядя, как Александр загнал под навес освободившуюся телегу, отрок подавил вздох и сказал:
– Верхами пойдёшь, дядька? Вот бы мне на такой коняшке!
Левый глаз парнишки косил и, живя своей жизнью, норовил скатиться ближе к носу, под которым блестело обычное достояние деревенского детства. К этим наружным достоинствам добавлялось косноязыкое произношение: «р» ему давалось плохо и получалось «велхами».
Одинец улыбнулся, глядя на это явление, одетое только в длинную, с чужого плеча, истасканную рубаху ниже колен:
– Не спеши, коза, все волки твои будут.
– Как же, будут… – Илюха сердито свёл брови, отчего курносое добродушное лицо стало еще уморительнее, – у Еголия дождёшься, он всегда не по заслугам бьёт, а по заголбку.
– По загорбку, значит? Ты из холопов или как?
– Батюшка мой задолжался купцу, теперь я по кабальной записи десять годов на него работать должон.
Проходивший мимо молодой конюх отвесил парнишке легкий подзатыльник – «Опять колокола льёшь про родителев?» – и обратился уже к Александру:
– Не слушай ты его, мил человек, врёт все. Сирота он круглый. Прибился вот ко двору, живет из милости, дурачок. А про отца и холопство заливает по глупости своей, весу себе набавляет, байстрюк.
Одинец поймал мальчонку, приподнял легкое тельце:
