С братом государь поздоровался тепло и искренне, как будто между ними никогда и не пробегала черная кошка.
– После щей начнём разговаривать… Без медов, на трезвую голову… – с улыбкой предупредил брата государь.
– После щей, так после щей… – глухо пробормотал с упавшим в пятки сердцем Андрей Большой.
Неожиданно внутренняя дрожь к стыду Андрея передалась рукам. Что- то внутри трясло и колотило его с первого мгновения, как он только вошел в столовую палату. Но об этом государь мог только догадываться, как и о сердце брата, упавшем в пятку… Но дрожащие руки могли выдать его тревожное состояние… И это одно мучило Андрея Большого больше всего… Он почему-то боялся поднять глаза на брата, отводил их.
– Ну, чего же ты… – сказал государь со смешком в голосе. – Так, брат, и щи остынут… А щи-то не простые… С большим намёком по особому сварены, для размышления…
Наконец-то Андрей Большой взял серебряную, тяжелую ложку, – рука предательски дрожала, когда нёс ко рту капающие на краюху черного душистого хлеба щи. Всё-таки донёс до рта первую ложку, и тут же удивился царапнувшей мозг мыслишки куцей – «щи-то постные и несолёные… к чему бы это».
Давясь, кое-как машинально поднёс ко рту несколько ложек капающих уже на стол постных щец. С дрожащими руками есть было невмоготу, и он отставил тарелку. Государь к удивлению Андрея навернул полную тарелку и со смеющимися глазами обратился к нему:
– Не думай, что у меня были другие щи… Такие же постные и несолёные, как и у тебя…
Андрей Большой неопределенно пожал плечами, мол, постные так постные. Государь полюбопытствовал:
– Чего руки-то дрожат?..
– А кто его знает…
– Испытанье тебе и мне Господом послано – дружбу братскую сохранить, устоять против соблазнов измены…
– О чём ты, государь? – неожиданно тоненьким голоском спросил Андрей Большой и стыдливо отвёл глаза.
– Не боишься греха измены, брат? – государь пронзил Андрея тяжелым испепеляющим взглядом.
– Грех тебе, государь, напраслину на родного брата возводить… – с помутившимся взором вывел ангельским, тихим и певучим голоском Андрей Большой.
– Коли греха и укоров совести не бояться, тогда жить легко и просто. А мы, вестимо, православные христиане обязаны греха бояться, и неловко нам живётся с нечистой совестью… Нутро может задрожать, рукам дрожащим тяжело будет ложку ко рту двигать…
– Вон ты куда, государь, повернул, руками дрожащими брата устыдил, усовестил… – Криво усмехнулся и дерзко с бесовскими огоньками поглядел на спокойного брата, печально скрестившего руки на груди. – Может, чтобы меня со свету сжить, заставил припасть к горяченькому…
Хотел Андрей Большой добавить «к горяченькому пойлу, ядом сдобренному», с открытым вызовом насчёт отравления супруги Марии Тверской, да вовремя прикусил свой поганый язычок. На его веку за подобную лихую шуточку Татищеву чуть язык не укоротили…
– Это ты зря, брат, никто тебя не собирается сживать со свету… Чего удумал… Скажи-ка, как тебе щи государевы?..
Почувствовав, что руки уже его не дрожат, нутро его успокоилось, Андрей Большой подумал: «Раз ты требовал, брат, откровенного разговора, что ж, ты его получишь!». Вовремя вспомнил подвернувшиеся под руку народные поговорки и присказки, и прохрипел:
– Государь, твои постные щи из Царьграда пеши шли… А пришли к столу постные щи, хоть порты полощи…
Не обиделся на брата государь Иван Васильевич, спокойно улыбнулся и, глядя прямо в глаза брату, сказал:
