Шло время. Каждый прожитый в Цюрупинске день лишал Надю уверенности в себе. Она задыхалась в стоячем воздухе родного городка, понимая, что еще чуть-чуть, и ей не хватит решимости разбить сонное благополучие налаженного семейного быта. А через пять-десять лет, окончательно смирившись, она станет похожей на соседскую тетю Любу – грудастую, горластую тетку необъятных размеров, напоминавшую бочонок с ногами.
Но тревожно было не только Наде. Сильное беспокойство испытывала и мать. Однажды, улучив удобный момент, когда они вместе занимались хозяйством, Галина Борисовна осторожно намекнула дочери на то, что хорошо бы ей завести собственную семью, а не возиться с маленьким братом.
– Доча, ну посмотри, уже все с мужьями, у меня давно мог бы быть внук.
– Мам, тебе Мишки мало? И так еле живая ходишь.
– Да не в этом дело! Тетя Люба говорит, что на тебя все пальцем показывают.
– Ну и пусть показывают, в нашей городской деревне выходить замуж бессмысленно, а за кого попало я не пойду. И детей рожать от кого попало не буду.
– Значит, останешься старой девой.
– Значит, останусь.
После этих слов Надя обняла свою маму очень крепко.
– Не бойся, мамуль, старые девы не так уж и плохи. Буду тебе помогать воспитывать Мишку.
– Зря ты так, доча. Не нужно выделяться.
– Нужно, мам, если я так хочу. Это моя жизнь. Мнение тети Любы меня не интересует.
– Ты вся в отца, такая же упрямая!
Галина Борисовна отвернулась, стала похожа на большую нахохлившуюся птицу. Будучи счастливой, она чувствовала вину за то, что у дочери такого счастья нет. Надя не могла ей объяснить, что ее счастье не в захолустном Цюрупинске, и жизнь у нее будет другой – не похожей на родительскую. Подождав несколько минут, когда мать перестала дуться, дочь поцеловала ее, уговорила улыбнуться, убедила в том, что все будет хорошо. Обязательно. Та ей поверила и успокоилась – до следующего разговора с тетей Любой.
Так незаметно промелькнули пять бесконечных лет.
За эти годы Надежда превратилась из простодушной выпускницы школы с мечтательным взглядом в замкнутую немногословную девушку. Свободное время она проводила в собственной комнатушке за книгами, с отцом за шахматами или в хлопотах по саду – домашнее хозяйство девушка не любила, с удовольствием предоставляя возможность управлять домом матери. Семейная жизнь Головенок неспешно катилась по наезженной колее, но в отношениях Нади с родителями появилось незримое напряжение. Выражалось оно в нежелании обсуждать с ними общие дела, словно это было ей не интересно.
Когда в начале мая Наде исполнилось двадцать три года, последней каплей стал подслушанный в хлебном магазине разговор местных кумушек. За спиной, в очереди, краем уха она выхватила обидное слово «порченая». Так в городке называли одиноких девушек или женщин, которые держались в стороне, ни с кем не водили дружбу, замуж не выходили. Почему-то здесь считалось, что нужно обязательно хоть какое-то время прожить вместе с мужчиной, пусть даже агрессивным алкоголиком, полностью испив чашу собственного горя до дна. В противном случае женщину осуждали, считая ее слишком разборчивой. Для Нади такая перспектива казалась кошмарной. Любые отношения, унижающие женское достоинство, виделись ей грязными и порочными. Она не собиралась приносить себя в жертву общепринятому мнению.
На следующий вечер после дня рождения, за ужином, Надежда очень спокойно, почти бесстрастно, сообщила родителям о своем решении уволиться с завода и сдавать экзамены на факультет экономики. Впервые за долгое время кажущегося спокойствия в семье Головенко состоялся крайне бурный разговор. Отец недовольно ворчал, что дочь не знает, чего хочет, потому что у нее есть все – дом, работа, образование. Мама ему слабо возражала, утверждая, что Надя одинока, ей срочно надо замуж, образование и работа здесь ни при чем. Надежда возбужденно фыркала и спрашивала, уж не на аркане ли мать притащит ей жениха? На это отец отвечал, что дочь и сама могла бы побеспокоиться о себе, а не сидеть над глупыми книгами, что она вбила себе в голову бог знает что, мечтает черт знает о чем, стала совсем странная, не от мира сего. Надежда резко ответила ему, что он сам ее этому научил. Отец обиженно замолчал.
