Со стены с грохотом упал портрет отца, обрамлённый чёрной лентой. Стекло на портрете треснуло. Мать с ужасом смотрела на портрет, и Сеня понял – плохой знак. Как ни странно, но это разом отрезвило братца. Он быстро ушел в свою комнату и выбросил Сенину постель в прихожую. Коврик Виконта тоже переместил из прихожей в гостиную. Умный пес сразу понял, что к чему, и даже благодарно лизнул ему руку.
Ночью, услышав глухие рыдания матери, Сеня осторожно постучался в её спальню. Присел на край постели и мягко провёл рукой по маминым волосам.
– Мам, отчего он у нас такой жестокий? И почему меня так с самого детства ненавидит?
Мать молчала, глядя на висящую в углу икону Богородицы. Сеня понял: ей и самой хотелось бы задать кому-нибудь этот вопрос. Он вздохнул и тихо вышел из спальни.
И долго наблюдал за тем, как пляшут на стене отблески уличного фонаря. Вот они выстроились в петляющую тропинку. Мама говорит, что у каждого человека свой путь. По чужому идти и тяжело и опасно, потому как у каждого человека свой шаг и свой след, в который ступня попадает легко и уверенно. А рискнешь свернуть на чужую тропу, будешь падать, подворачивая и ломая ноги. Сеня такое не раз замечал. Даже не в лесу, а в городе, когда переходишь зимой по газону с одной стороны тротуара на другую по чужому следу. Приходится то неестественно растягивать шаг, то семенить, чертыхаясь, на застывших ухабах. И откуда у матери сравнения эти? Умеет она во всем необыкновенное видеть. А ещё она умеет боль снимать руками и молитвой. Как-то пришел со школы, голова раскалывалась. То ли от духоты, что стояла в классе, то ли от напряжения: писали контрольную. Мать его на стул усадила и стала делать массаж головы. Сеня сначала упирался, мол, мне это, что мёртвому припарки. А потом затих и чуть не уснул, отдавшись во власть нежных прикосновений. Потом дошло, почему говорят: боль – как рукой сняло! У братца тоже однажды на груди под соском что-то покраснело и воспалилось. Он сначала матери стеснялся сказать. Но к врачам идти ещё стыднее. Сеню попросил, чтобы с матерью поделился. Мать заставила братца рубашку снять. Накрыла рукой красноту и принялась молитвы шептать. А когда сняла руку, Генка разочарованно протянул:
– Ну-у-у! Как было, так и есть!
– Конечно, не сразу! – твердо сказала мать. – Я тебе не фокусница. К утру пройдёт.
Генка с утра прямиком к зеркалу. Поднял майку – глазам не верит: воспаления как не бывало.
А фонарь всё покачивался, высвечивая на стене петляющую тропинку. Сеня мысленно побрёл по ней куда-то вверх и потерялся в причудливых сновидениях.
Генка лежал в своей комнате, тупо уставившись на картину, что висела на стене напротив. Нагая амазонка, бесстыдно разведя колени, как это делают все наездницы, сидела на спине несущегося во всю прыть буйвола. В руках она держала копьё. Копьём метила в Генку. От её дьявольского взгляда по спине пробегал холодок. Зачем он притащил в дом эту мерзость?! Кто-то выбросил в мусорный контейнер: надоело смотреть в хищные глаза, полные греховной страсти. А он взял и подобрал, да ещё повесил на самое видное место. Картину эту мать, конечно, ещё не видела, в его комнату теперь заходила редко. А случилось это после одной стычки. В тот день он «принял на грудь», как говорит дядя Фёдор, их сосед по гаражу, довольно изрядно и потому плюхнулся на чистую постель, не снимая брюк и кроссовок. Когда мать заглянула к нему в комнату, на её лице застыло такое безнадёжное отчаяние, что Генку понесло:
