* * *
Тут с балканным перегаром в комнату влетел Антоха и – прямиком ко мне. В голове мелькнуло – убивать. А он: «Бляяядь! Я понял! Ты точняк в театральном учился! Предпринииимааатее-ель, бля… Напиздел? Напиздел же! Ты мне сразу какого-то актёра напомнил! Не помню какого… Слушай, а я тоже хочу. На актёра. В театральном учиться. У меня получится! Скажи, а где учатся? А то хули мне эта стройка?!».
…И всё же перекрестный допрос «ветеранов войны» не доконал меня. Спасло то, что по коридору, закатываясь во все двери «пульмы», пронеслось весёлое: «Ааабееед!». И сразу загремели кружки и ложки, и больничный народ вместе с «ветеранами» тренированно зашаркал в сторону столовой.
А за мной пришли с креслом-каталкой: «Садись – поедем. С такой пневмонией тебя переводят в реанимацию». На мои протесты: «Нет, давайте я сам пойду! Я смогу! Я дойду! Не надо мне каталки!», – сопровождение отрезало по-медсёстрински убедительно, и при этом как-то заботливо: «Не выёбывайся! Или ты щас на каталке едешь в реанимацию, или – кончайся здесь. Я сегодня в пульму больше не планировала». И у меня сразу всё разложилось по полочкам. Передав подлокотникам каталки всю дрожь трясущихся рук, я плюхнулся в кресло и подумал: «Действительно. И чего было выёбываться».
Потом какое-то время окружающий мир ещё существовал для меня: пока гремели двери лифта, пока мы ехали по длинным больничным коридорам, пока нам сочувственно уступали дорогу мятые больные и измотанные посетители… Но недолго существовал. Когда в реанимации я расстался со всем прожитым, и даже с трусами, дверь в мир для меня захлопнулась одновременно с уставшими глазами.
* * *
Из окна реанимационной палаты, увы, Красная площадь не видна. Вид из него скучный. Даже если сесть на кровати и сильно так вытянуть шею, взгляд выхватит лишь стандартную пятиэтажку напротив, кусок другого больничного корпуса наискосок и ещё – деревья. Немного деревьев, с десяток. Стандартный городской набор из клёнов, берёз и тополей.
Скукота! Но это если к деревьям подходить со знакомых позиций, мол, деревья и деревья, ну шумят-шелестят себе, ну и пусть. На самом же деле, из окна реанимации открывается совсем иная картина. Живые, увлекательные деревья! Они как спасение при полном больничном запрете на телевизор, книги и телефон, когда только и остаётся, что смотреть в белый потолок или вдруг ловить себя на мысли, что уже битый час пялишься на лампу дежурного освещения, и потом этот электрический «зайчик» у тебя в глазах ещё полдня сидит, сука, как бельмо.
Чтобы мне не ослепнуть от белого и дежурного, я придумал игру с деревьями. Что-то перенастроил в своём зрении, и вот результат. Клён на ветру – это уже зелёная богатырская башка орёт в небо во всё своё богатырское хайло, и хайло так фактурно шевелится, потому что это богатырь разевает свою «варежку», заходясь в оре из-за чего-то невидимого для меня… Вот три лайки как на барельефе маркс-энгельс-ленин тявкают и прядут ушами в унисон ветру, и так дружны, так слаженны они, что гении марксизма-энгельсизма-ленинизма точно бы позавидовали их сплочённости и единодушию… Вот огромные богомолы своими крючищами грозят кому-то маленькому у них под ногами, и поди страшно там внизу этому крохотному, а может и не страшно, так как богомолы-то выдурили выше пятого этажа, а что толку, ведь только маленькая собачка кусает первой… Ветер рыщет по городу, и вся эта зелёная клоунада орёт, лает, прядёт ушами и грозит крючищами. Прикольно!
