– Блин, ну ты даешь… – без приветствия обрушился на меня он. – То, блин, волновался, названивал, то теперь, когда я тебе звоню, решил меня в полный игнор послать.
– Ладно, хорош из себя угнетенного строить… Был в ночном клубе, не слышал.
– В ночном клубе? Молодец, не теряешься. Короче, пробили насчет твоей телеграммы. Отправлена из Алма-Аты. Имя отправителя – Ирина Харламова.
– Мамино имя…
– Кто там на самом деле отправил – выяснить невозможно.
– Ясно. Спасибо. Может, действительно, моя мама ее отправила, чтобы я в гости приехал, а теперь стесняется признаться…
– Ну… Что могу сказать… Ты свою маму лучше знаешь.
Я солгал Паше. Я действительно хорошо знал свою маму, и знал, что она не могла отправить эту телеграмму. Тогда кто? И – еще более важный вопрос – зачем?
Пар клубился над чаем, красиво клубился. Я задумчиво намазывал на хлеб масло.
– Кто тебе звонил так срочно и настойчиво?
– Сестра Алексея.
– Что случилось?
– Ничего. Просто в компании вчера одно недоразумение произошло. Она извинялась… – приврав совсем чуть-чуть, ответил я.
– Какая порядочная девушка. И Алексей воспитанный мальчик. Сразу видно – порядочная семья.
Мы встретились с Наташей около центрального выставочного зала. Она была вся в черном, плюс подведенные темно-синим глаза и веки, и пепельного цвета губная помада. Она протянула мне тоненький «вог»:
– Будешь?
– Я, между прочим, бросил два месяца назад. Так что больше меня не искушай.
– Ну извините, – раскланялась она в реверансе.
– Что-то случилось – ты в трауре? – спросил я.
– Не-а. Все нормально. Просто выбрала на сегодня такой стиль. Я вообще черный цвет люблю.
– Да, тебе идет.
– Спасибо.
Не докурив сигарету, она бросила ее в урну:
– Ну что, пойдем… Мне тоже пора бросать курить.
В центральном выставочном зале картин было немного. Преобладали горно-степные пейзажи, сюрреализм и кубизм в желто-коричневых тонах.
– Почему здесь все так любят желто-коричневые цвета?.. – вслух удивлялся я.
– Цвет степи, пустыни, скал – цвет Азии, – неуверенно ответила Наташа, – но мне тоже не нравится.
– Впрочем, это своеобразно. Можно говорить об определенной стилистике…
Кроме нас по залу бродил сморщенный мужичок лет пятидесяти, наполовину лысый, наполовину седой.
– Видишь? – кивнула на него головой Наташа и продолжила шепотом: – Омурзаков, известный художник. Четверть выставленных здесь картин – его. Сам ходит и на них смотрит, – рассмеялась она. Я тоже усмехнулся.
– Поехали дальше? – глянула она на меня невинными голубыми глазами из под темно-синих – почти черных – век.
– Поехали. Куда?
Мы посетили три частных галереи. Наташа весело вышагивала впереди, прилежно и вдохновенно исполняя роль гида, водящего иностранного туриста по местным достопримечательностям.
– Как тебе? – выйдя из последней галереи и спрятав глаза за солнцезащитными очками, спросила она.
– Некоторые вещи понравились… – пожал я плечами. – А в остальном – фигня.
– А что ты после Москвы ожидал?
– Не в этом дело… Мне кажется, что в искусстве нельзя лгать…
– Ну да, конечно… Заявил… – рассмеялась Наташа. – Все искусство – сплошная правда.
– Я не это имел в виду, конечно, – усмехнулся я. – Просто в искусстве нужно очень верить в то, что делаешь. Иначе получается фигня. А здесь такое странное впечатление, что многие совершенно не верят в то, что делают… Это сразу бросается в глаза.
– А ты веришь?
– Ну… По крайней мере, когда не верю – тогда не делаю…
