Шипение раздалось вновь, холодное, торжествующее. Некромант крутанул глефу над головой, словно боевой шест, лезвия сверкнули, ближайший менгир брызнул каменной крошкой.
– С-с-сшшшы-ы-ы!
Над покосившимися древними столпами взмыла стремительная крылатая тень, метнулась рваным изгибом, словно летучая мышь. Глефа ударила вновь, снесла верхушку менгира, рой острых осколков встретил крылатую тварь в воздухе, словно туча стрел, пронзал её насквозь; камешки вспыхивали, по тёмному летучему силуэту расползались дыры с тлеющими кармином краями. Тень конвульсивно дёрнулась, косо рухнула в заросли, забилась там, затрепыхалась, однако некромант на неё уже не смотрел.
Потому что над завёрнутой в серый плащ фигуркой уже нависало нечто – всё составленное словно из изломанных невероятным образом человеческих рук и ног, обтянутых посиневшей мертвецкой кожей.
– Драуг… драугрот [2]… – выдохнул некромант.
Это куда хуже, чем слыгх.
Тварь почувствовала его взгляд, вскинулась; Фесс заметил мумифицированную головку ребёнка, вперившую в него взор горящих жёлтым огнём буркал. В следующий миг он уже прыгнул влево, перекатываясь через плечо, глефа с шипением резала воздух.
Если он что и понимал в здешних мертвяках, так это одно простое правило: на драуга дуром не лезь.
Завёрнутая в серый плащ фигурка на жертвеннике забилась, задёргалась, что-то сдавленно замычала.
Драуг принял решение мгновенно. Растянулся в неимоверно длинном прыжке, перемахнул древний камень, ринулся вниз по склону прямо на некроманта.
Хаотично смешанные и вырастающие друг из друга руконоги вдруг развернулись, из скрюченных пальцев полезли изогнутые когти, жёлто-коричневые, словно старая жжёная кость.
Мертвяк промахнулся самую малость; противник его отшатнулся, извернулся, рубанул. Стальной лепесток чиркнул по неживой затвердевшей плоти, оставил на ней багряный тлеющий след – алое посреди угольно-чёрного.
Нагие ступни с загибающимися полусгнившими ногтями упёрлись в землю, руки судорожно хватали-месили воздух, а крошечная голова младенца, вся усохшая, с провалившимися щеками, распахнула чёрный провал беззубого рта и заверещала.
Над дальним краем кромлеха, над острыми вершинами менгиров вновь поднялась чёрная тень, чернее окружающего мрака. Летела она, правда, с трудом – сквозь разрывы плаща-крыла виднелось небо и даже звёзды. Справа и слева из зарослей послышалось злобное шипение, сквозь сплетение шипастых ветвей глянули красные глаза – каттакины, неупокоенные зомби-звери, напоминающие огромных кошек, тощих, с торчащими рёбрами, лишёнными шерсти – всегдашние спутники драуга.
Но оставленный лезвием глефы огнистый след уже начал расширяться, неяркое багровое тление уходило вглубь, огонь не вырвался на свободу, вместо того, словно с удвоенной яростью от своего пленения, вгрызался и вгрызался в захолодевшую чуть не до твёрдости камня плоть неупокоенного.
Левая рука некроманта очертила в воздухе сложную руну, та вспыхнула, рассыпалась пеплом, и по зарослям, где хрипло рычали каттакины, словно ударил исполинский бич, разрубая ветви и отростки, углубляясь даже в землю; на пути незримого кнута оказалось сразу две твари, пасти распахнуты так, как никогда не раскроет ни одно живое существо, челюсти стоят вертикально, капает ядовитая слюна и невыносимое трупное зловоние наполняет воздух.
Две четвероногие бестии развалило пополам, торчат из груды чёрного мяса белёсые рёбра; остальные каттакины попятились, злобно шипя.
