А с трибуны, заслоняющей это безобразие, очередной трибун нараспев читал пламенный манифест:
Гнев, богиня, воспой Ахиллоида, города сына,
Гнев благодетельный, много счастья принесший ахейцам,
На варваров диких, что разоренье несут граду и миру,
Злобно ограбив менялу почтенного и возводя на него дикий поклеп,
Самих богов оскорбив стяжательством мерзским!
К вам обращаюсь я, пышнопоножные мужи ахейцы!
Возьмите остраки и, мудрость явив, изберите стратига, Ахиллесова сына,
Что грозной, медноблистающей руцей, выметет из града варваров диких!
Пусть не стенают юные гибконежные девы, краток будет новый налог,
Сон мне приснился, богами ниспосланный свыше, и истину вам я говорю!
Первым очнулся до сих пор молчавший Рысь:
– О ком этот пиит распинается? Кто это варвары дикие? И чего ради весь этот народ собрался?
– Стратига избирают, который войско в бой поведёт, – ответил отдувающийся Гиви, всё-таки отвоевавший чистую пластинку и теперь ищущий, чем же её поцарапать.
– А с кем воевать будуте?
– С варварами какими-то, – равнодушно пожал плечами тратторщик, от напряжения при царапании высунувший кончик языка. – Их сейчас много развелось, кто разбогател, тот и варвар. Главное, успеть первым, пока тот тебя варваром не назвал.
– А сдаётся мне, что вещающий нас имел в виду, – негромко произнёс Молчун. И эти слова произвели ошеломляющее впечатление на всех. Даже не слова, а то, что всеобщее мнение озвучил самый неразговорчивый ватажник. Ивашка мало что знал о нём. Седой, с перебитым носом, кряжистый, как и все. Летом он был с ватагой Спеся, а зимой пропадал на дальних засеках, и дружинники князя его охотно брали с собой. Давным-давно он пришёл откуда-то с севера, да и остался жить. И, несмотря на мрачный вид, к нему всегда льнули дети и зверята.
– И? – вопросительно заломил бровь Спесь Федорович.
– Не буду я воевать, – так же негромко ответил Молчун. – Мы не у себя дома.
– Генацвале, – повернулся к горожанину Кудаглядов. – Надеюсь, вы не расстроитесь, если воевать не с кем будет?
– Я воевать не хочу, это стыдно, – хмуро ответил горячий южный человек, забросив свой черепок в урну. – Одно дело – врага рэзать, и совсем другое – вместе с толпой рваться бить такую же толпу. А потом ещё и доказывать побежденному, что он должен жить по-нашему, предварительно отдав нам всё, что у него есть. Скучно, да.
– Пойдёмте, друзья, – величественно повернулся Спесь Федорович, – Эй, а где наш сильный друг? Это не его ли там бьют толпою?
– Ему полезно, – равнодушно отреагировал Гиви. – Может быть, у него выбьют из головы все прекрасные мысли о торжестве демократии?
– Всё равно – не дело, – насупился Михайло. – Он с нами, а наших бить нельзя. А ну, разой-дис-с-сь…
Его охотно послушались. Некоторые, правда, улетали прочь, так и не поняв, что с ними случилось, но дорогу освобождали. Ивашка устремился вслед за ним, как и остальные. «Надо же видеть, чтобы потом описать», – так объяснял себе эту беготню летописец, но писать оказалось не о чём. Гераклид, до того только ворочавшийся под целой горой азартно верещащих противников, быстро поднялся с помощью друга, и драка закончилась за неимением оппонентов. Но наши герои благоразумно не стали дожидаться окончания выбора полководца. В связи с окончанием бурных дискуссий и миграцией населения к центру агоры, где уже заканчивались подсчеты, дорога освободилась, и грех был этим не воспользоваться.
