– Хотя, ты бы никогда и не смог без этого, – говорит Денисов, закуривая… тонкая папироса описывает в густом пыльном воздухе замысловатые фигуры. – Я тебя знаю.
Старый китаец молчит, криво усмехается, достает из кармана древние потоковые очки. Крохотная серьга быстро мелькает. Пульсар.
– Вы хотели документы по этим, как их… заказчикам. Мне скрывать нечего. Ничего здесь мокрушного нет. Смотрите и проваливайте.
Фролов поручает потоковой аналитике найти пересечение с убийством Лизы. Ничего. Смотрит данные по Гернике – клинике, которая владеет монополией по обработке чипованых.
– Герника, – говорит старик. – Частенько просит привести из Америки препараты для операций. Питерские пошлины, сами знаете… Нужна куча денег, чтобы насытить толстяков из местного правительства.
– Ничего не меняется, – Денисов раскачивает дымящимся кончиком сигареты.
– Джеймсмоторс, Сайкос, Трипта, – говорит Фролов. – Легерс, Бродвест, Гюнтер-Шмидт… Крупные концерны. Не думал, что все они… все они пользуются услугами таких, как вы… Взять хотя бы Трипту. Производит живой белок. Ресурсы берут здесь же, под Петербургом. Реализуют продукцию тоже здесь. В доставку еды. Зачем же им тогда услуги контрабандиста?
В документах значится: перевозка из Китайской Народной Республики пяти термоящиков с желеобразующим элементом. Что-то вроде клея для мертвых бесцветных червяков. Сначала разжижает, потом связывает воедино пищевую массу.
Китаец пожимает плечами.
– Я работаю на любого, кто хорошо башляет, – говорит, приглаживая сухими пальцами редкие седые волосы. – А законы… ну, вы сами понимаете, что… это нет ничто, не действуют они в этом мире. Законным путем зарабатывать – можно с голоду подохнуть, и внуков своих погубить. И, знаете, я без зазрения совести буду лезть хоть к черту на кулички ради родной своей крови. И никто меня не остановит, – качает головой. – Но одно правило – никакой мокрухи.
Что-то в его взгляде очень не нравится Фролову. Прячется в этих блеклых зеркалах одинокая недосказанность, подспудная злость… Морщины вокруг глаз похожи на глубокие рытвины, заполненные пыльцой шаолиньского табака. На левой щеке едва заметный шрам от ожога – лопнувшая мембрана, словно кожа неудачно сшита в этом месте.
Китаец рожден тяжелыми временами, выпестован голодом, загрязнениями, Гражданской войной, потерей смысла, неминуемой грязью, неблагосклонной судьбой. Он знает, что жизнь несправедлива, слишком хорошо понимает ее абсурдную суть. В этом старик Лу похож на Денисова.
Грузин бросает на Фролова нетерпеливый взгляд.
– Ты же там, внизу… ты ничего не нашел такого?
Фролов отрицательно качает головой.
– Тогда, пожалуй, – говорит Денисов, – тут все ясно, так?
– Да, наверное…
Старик хватает Денисова за левое предплечье.
– Ко мне вопросов нет, насчет грузов?
– Какие могут быть вопросы, мой друг? – Денисов усмехается, выбрасывает тлеющий бычок в раскрытое окно капитанской рубки и поворачивает восьмиклинку к Фролову. – Ведь так, напарник?
Фролов молчит. Смотрит на застопоренный руль, на то, как раскачиваются речные волны за грязным окном. Дождь тараторит всё быстрее. Незадачливый путник на набережной накрывает макушку черной сумкой и бежит к пластиковому козырьку монорельсовой остановки. Потоковые очки светятся изнутри рубиновой зеленой, превращают блеклое лицо в цветастую маску Катхакали.
Следователь поворачивается к китайцу.
