– И ты предпочел второе.
– Я предпочел остаться честным, – ответил он, – и в здравом уме.
Углы губ Рейчел скривились в горькой усмешке.
– Подозреваю, что это ей не понравилось.
– Она сказала, что если я решил быть трусом и лжецом, то никогда больше тебя не увижу. Уйдя из дома, я уйду из твоей жизни.
– И ты ушел.
– И я ушел.
– И никогда не пытался связаться со мной?
Он покачал головой:
– Твоя мать поставила мне шах и мат. – Он наклонился вперед и осторожно положил ладони ей на колени. – Сказала, что, если я попробую связаться с тобой, она заявит в полицию, что это я изнасиловал ее.
У Рейчел все это не укладывалось в голове. Неужели мать была способна на такое: изгнать Джереми Джеймса, или кого бы то ни было, из своей жизни? Это было слишком даже для Элизабет. Но тут она вспомнила о судьбе нескольких людей, не угодивших Элизабет Чайлдс в те годы, когда Рейчел была еще ребенком: декана, против которого она постепенно восстановила весь факультет; профессора психологии, с которым не продлили договор; уволенного привратника; рабочего, выгнанного из пекарни. Все эти люди, и еще двое или трое, осмелились выступить против Элизабет Чайлдс – или ей так казалось, – и ее месть была безжалостной и точно рассчитанной. Рейчел отлично знала, каким расчетливым тактиком была ее мать.
– Ты считаешь, что ее действительно изнасиловали? – спросила она Джереми.
Тот покачал головой:
– Думаю, после секса со мной она либо заплатила кому-то, чтобы ее избили, либо подстроила это другим способом. Я годами размышлял над этим. Такой сценарий кажется мне самым вероятным.
– И все потому, что ты не хотел жить во лжи в собственном доме?
Он кивнул:
– А еще потому, что я видел, насколько серьезно она помешалась. Этого она никак не могла простить.
Рейчел снова и снова прокручивала все это в голове и наконец призналась человеку, который должен был стать ее отцом:
– Когда я думаю о ней, а это случается слишком часто, то иногда задаюсь вопросом: может, ей нравилось творить зло?
Джереми опять покачал головой:
– Нет. Просто она была самым безумным человеком из всех, кого я знал. И самым безжалостным, когда ей перечили, это уж точно. Но в ее сердце жила большая любовь.
– К кому? – рассмеялась Рейчел.
Он взглянул на нее – мрачно и чуть обескураженно:
– К тебе, Рейчел. К тебе.
Удивительно: встретившись с человеком, которого она ошибочно считала своим отцом, Рейчел подружилась с ним. Они сразу, без колебаний потянулись друг к другу – скорее как брат и сестра после долгой разлуки, а не как шестидесятитрехлетний мужчина и тридцатилетняя женщина, не состоящие, как выяснилось, в родстве.
В тот день, когда умерла Элизабет Чайлдс, Джереми проводил вместе с семьей годичный академический отпуск в Нормандии. Там он изучал давно интересовавший его вопрос о связи между экспрессионизмом и люминизмом – американским направлением в пейзажной живописи, которое часто путают с импрессионизмом. Сейчас его преподавательская карьера близилась к концу, на горизонте маячило увольнение по старости, и он пытался писать книгу о люминизме. Познания Рейчел в искусстве были ниже нулевой отметки, и Джереми объяснил ей, что люминизм происходил от Школы реки Гудзон.[7] Он был убежден, что между этими двумя течениями есть связь, вопреки преобладающему мнению, что они развивались независимо друг от друга, по разные стороны Атлантики, в конце XIX века.
