– Нашёл! – вдруг заорал у меня над головой Вадик.
– Жива? – плюхнулась рядом с ним баба Нюра, игнорируя стёкла разбитой лампочки.
– Живее не бывает, – Вадик положил рядом со мной мозолистую грубоватую ладонь.
– Бедняжка, ты моя, настрадалась ты сегодня, – запричитала баба Нюра.
Я взошла на ладонь Вадика, и он, чрезвычайно осторожно, вынес меня из-под стола. Убедившись, что я в порядке, баба Нюра успокоилась. Меня посадили на восстановленную «тахту», спиной к Проглоту. Он шумно сопел, что-то бубня под нос.
Вадик вышел покурить.
– От, поганец, говорила же: не успеешь! – глянув на часы, ругнулась баба Нюра. – Сынок, позволь мне в подпол слазить.
Проглот встал, отодвинул скамейку. Под ней, оказывается, была крышка люка в подпол. Баба Нюра, спустившись по скрипучей лесенке, минуты две шебуршила и звякала стеклом.
– Помочь? – спросил Проглот, заглянув в люк.
– Да чего тут помогать, – показалась голова бабы Нюры. – Возьми вот.
Проглот принял из её рук шкатулку, покрытую слоем плесени. Лицо его перекосилось от брезгливости – быстро поставил на стол рядом со мной и отошёл к раковине: вымыть руки.
«Чистюля,»– едко хмыкнула я про себя.
Баба Нюра обтёрла шкатулку сначала мокрой тряпкой, затем сухой. Я обратила внимание, что хозяйка стала какая-то другая: глаза её уже не улыбались, в них трепетала тревога. И лицо больше не излучало доброту, а показывало лишь вековую усталость и, возможно, внутреннюю боль. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела коротко, уголки губ дёрнулись.
– Вам плохо?
Не ответила. Закрыла глаза, положив руки на шкатулку, губы зашевелились, произнося неслышные слова.
Проглот замер сбоку, на лице неприятная ухмылка.
Из-под рук бабы Нюры закурился оранжевый дымок, запахло, кажется, свежеиспечённым хлебом. Поднявшись над руками бабы Нюры, дымок стал растекаться по кругу. Вскоре и шкатулка и руки поглотило оранжевое облако-шар. Краем глаза я отметила, как сползла ухмылка с лица Проглота, и он, впервые, нормально смотрел, как обычный мальчишка: с любопытством и чуточкой испуга перед неведомым. Баба Нюра вынула руки из облачка, и оно тотчас опало, светлея и растворяясь в воздухе – через минуту от него не осталось и следа. Пропал и хлебный запах, а на столе возникла овальная чаша на тонкой ножке. Похоже, вырезанная из кости. Чаша наполовину была заполнена густой массой, напоминавшей холодец.
– Колдовать будете? – осторожно спросил Проглот.
Баба Нюра и на этот раз проигнорировала вопрос. Взяла с окна горшок с каким-то чахлым растеньицем в виде прутика стремя прямыми листочками салатного цвета. Наклонив горшок и, слегка встряхнув его, баба Нюра легко вынула растеньице вместе с землей, и что-то взяла со дна. Растеньице вернулось на место, а в центр чаши лёг крупный чёрный камень величиной с куриное яйцо. Держа над ним руки, баба Нюра произнесла несколько непонятных слов.
Проглот приблизился к краю стола, смотрел во все глаза на чашу. А в ней стремительно происходило невероятное: камень вращался по оси, поверхность «холодца» покрылась рябью, при этом и камень и «холодец» ежесекундно меняли цвет. Вскоре «холодец» стал золотистой жидкостью, а камень – прозрачным хрустальным шариком. Он замедлял вращение и погружался в жидкость. Наконец, баба Нюра убрала руки, и в чаше всё замерло: шарик лежал на дне.
– Подойди, дочка, к краю, – глянула на меня баба Нюра, показала, куда подойти. Я приблизилась. Чаша была на голову выше меня.
