Молоко вполне ожидаемо скисло. Он отхлебнул, покривился, но выпил ещё. А вот Трезора не стала! Она воротила свой маленький нос и расплакалась, когда пара капелек все же попала к ней на язык.
- Хэй, намых! (Эй, смотри) - Эол проглотил у нее на глазах, стараясь на сей раз не поморщиться, и сунул Трезоре под нос воняющий кислым кувшин, - Ху исанерок! (Ты попробуй).
Но Трезора громкими криками осудила его неразборчивость в пище. В этот раз он не мог успокоить её очень долго, и других пассажиров ничуть не тревожила эта беда. Женщины с жалостью взглядывали на отца-одиночку, что отчаянно тряс свое чадо, желая его усыпить. Эол уже думал проверить, вдруг в груди у кого-то из них молоко? Он и вправду отчаялся! Слова его глохли в потоках безудержных слез. Казалось, ничто не способно утешить Трезору.
Он мог убивать! И ловко орудовать собственным телом, сотни раз выходил победителем в абсолютно неравном бою. Мог биться с врагами один на один… Но этот бой был позорно проигран! Эол знал о детях так мало. Что все они пьют молоко, и громко кричат выражая своё недовольство. Всё было против него! Эта лодка, в которую их усадила судьба. Эта жара, из-за неё скисло всё, до последнего. Весь этот про́клятый мир, что оставил его одного! Сперва отобрав господина, затем госпожу. А теперь он, похоже, нацелил свой взор на Трезору?
- Тэмра, тэмра, яс кампру! Ми сэку мэхор! (Подожди, подожди, я прошу! Мы скоро приедем!), - умолял он вопящую кроху.
Трезора устала кричать, силы кончились, лицо покраснело и носик распух. Эол опустил её на пелёнку и медленно выдохнул, ощущая, как плач до сих пор продолжает звучать в голове. Его разрывало от мыслей! А что, если голод смертелен для таких, как она, малышей?
Он вцепился ладонями в неотёсанный выступ скамьи, и палец пронзила заноза. Застонав, он извлёк острый зубчик сосны, посмотрел на него, и на собственный палец, где уже обозначилась кровь. Капля росла, становилась всё больше и больше, пока не упала к ногам. Он облизал ранку и бросил взгляд на Трезору. Вторя ему, она сунула пальчики в рот. Странная мысль посетила Эола. Он готов был делиться с ней всем! И едой, и заботой и… кровью. Ощутив её вкус, она с любопытством воззрилась и, помедлив немного, стала ритмично сосать.
С тех пор его палец, обцмоктанный ею, подобно ранее сахарку, не покидал пределов голодного рта. Эол расковыривал ранку, чтобы кровь постоянно текла. Трезора хватала губами его указательный палец, как одичавший от голода дикий зверёк. А, стоило вынуть, как слёзы опять застилали глаза.
- Махорди, махорди, (Держи, держи), - шептал ей Эол, и улыбался, не веря в удачу.
В груди раскрывалась, подобно цветку, какая-то вера. Он ощущал себя Богом! Повелителем рек. Королём. Казалось, что нет в мире силы, способной его победить. Он всемогущ и бессмертен! Он - тот, кого любит Трезора.
- Мы э ху люх ун кэм, (Мы с тобой теперь одной крови), - шутил он серьёзно, и добавлял, ощущая, как сердце трепещет в груди, - Ями, ями хмине, крами, (Моя, моя девочка, принцесса).
Река устремлялась вперёд, огибая поросшее лесом прибрежье, солнце уже нисходило, сменяя прохладой ещё один день. Эол наблюдал за дорогой, а Трезора тихонько спала, с его пальцем во рту. И не было в мире той силы, что способна была ограничить его. Отобрать это счастье! И хотелось ему в этот миг, вопреки чувству здравого смысла, чтобы река не кончалась, чтобы леса по бокам от неё мельтешили бескрайними соснами. А королевство Хатони, где ему предстоит разлучиться с Трезорой, ещё как можно дольше не являлось у них на пути.
