* * *
– ЧП у нас, Пётр Семёнович.
– Что такое?
– Дальний дозор людей обнаружил, вроде они в форме лесников, но при армейском оружии и ведут себя странно: далеко не уходят, возле шарашки шныряют, ночуют в шалашах, костры не разводят, не курят, мусор за собой закапывают.
– Сколько их?
– Трое.
– Дозор не засекли?
– Нет, наши глубоко зарылись, их без собак не сыскать. Что теперь делать? Дальше следить?
– Следить можно, только что мы выследим? Лесники тут, да еще по трое, бродить не станут. Здесь и леса-то почти нет. По нашу душу они пришли. Ну или, может, шпионы американские. Брать их надо.
– А если…
– А если не взять, то они что-нибудь обязательно нароют или на дозор наш наткнутся. А так мы хоть знать будем, кто они такие. Брать по-тихому, и чтобы без следов.
«Лесников» повязали на рассвете прямо в шалаше, пикнуть им не дали. Дело это нехитрое для тех, кто десятками «языков» через нейтралку таскал в недавней войне – пристукнули слегка, заткнули рты кляпами, взвалили на плечи и пошли не спеша по заранее намеченной тропке, ветки с пути отодвигая, чтобы случайно их не сломать или лист не обронить. А пара бойцов сзади следы замела и перцем от собак присыпала. Ну, а к утру или днём дождик пройдёт, и вообще никаких следов не останется – были лесники да сгинули.
В шарашке пленных растащили по разным помещениям и допросили. С пристрастием.
– Вы кто такие?
– Мы лесники, кварталы размечаем. Вот у меня документ в кармане.
Верно, документ есть, с фотографией и синими печатями.
– А оружие зачем? Автоматы?
– Так тут медведи.
– Неужели? В ближнем Подмосковье? А умнее ничего не придумал?
Удар не сильный, но болезненный, потому что хорошо поставленный.
– Говори, дурак, всё равно всё расскажешь, только измучаешь себя и мы о тебя руки отобьём.
Еще удар. Глухой стон.
– Дай-ка я.
Дознаватель придвинулся, ухватил указательный палец, резко, как карандаш, переломил его надвое.
– Будешь говорить?
Ухватился за второй, зажав кисть ладонью и рванул так, что белые обломки кости, прорывая мышцы и кожу, наружу полезли.
И хоть бы кто поморщился – привычные ребята, сколько им этих пальцев переломать пришлось на фронте, потроша «языков» по ту сторону передка, когда не было возможности перетащить их через нейтралку, а сведения были нужны кровь из носу.
«Лесник» вскинулся, взвыл.
– Не ори, никто тебя здесь не услышит. Ну что, будешь говорить?
Крутанул уже сломанный палец, кроша изломанные кости.
– А ну, стой. Студента сюда, – приказал Крюк.
Явился Студент, доложил по-военному: «По вашему приказанию…» Покосился на пленного, на окровавленные руку и одежду, на неестественно выгнутый палец, на кости, торчащие из раны. Побледнел, слюну судорожно сглотнул.
– Вот тебе «язык», который разговорить надо. Как – не знаю, можешь на ремни его порезать, – усмехнулся Крюк. – И без соплей. Привыкай к ратному труду.
Студент стоял как парализованный.
– Давай-давай, – толкнул его в спину Крюк. – Спроси – кто он?
– Кто… ты? – машинально повторил Студент, пытаясь унять дрожь в руках.
– Слюнтяй! – зло процедил Крюк и ударил Студента в лицо. По-настоящему, так, что кровь из-под кулака брызнула. – Ты думаешь, он тебя пожалеет, если что? А ну, отпустите его.
От «Лесника» отшагнули, толкнули в спину.
– Забьёшь этого, – кивнул Крюк на Студента. – Если до смерти забьёшь, то больше пытать не будем. Отпустить не обещаю, но смерть твоя будет лёгкой. Слово!
