– Дальше.
– Партизан – два года по лесам в немецких тылах. Обозы немецкие в одиночку вырезал, отрядом командовал, комендатуры захватывал. Крюк – бывший опер из уголовки.
– Не военный?
– Нет, не воевал. Но в банды «подсадкой» ходил, шкурой рискуя. Все их уголовные повадки знает, может следствие вести, может – путать. Абвер…
– Это тот, что у немцев служил?
– Вначале у нас, в разведшколе, потом, после заброски и внедрения – в абвере. До офицерского чина дослужился. Самый натасканный в делах конспирации.
– Ну да, немцы дрессировать умели. Веришь им?
– Нет. Никому не верю. Поэтому круговой порукой и расстрельными статьями подстраховался. И еще родственниками. Если кто слабину даст, то спрос с его близких будет. Кое-кого из родственников, из братьев и отцов, арестовать пришлось, чтобы на зонах попридержать.
– Это правильно. Семья их воспитывала, им за них и ответ держать. Что с оружием?
– Кое-что прихватили.
– Кое-чего мало будет. Завтра грузовики придут, запусти их. Людей своих не свети – машины заедут, солдаты ящики сбросят и уедут, дальше сам всё уберёшь. До этого пусть никто не высовывается. Если еще что нужно – проси, отказа не будет.
– К чему мне личный состав готовить?
– Время придёт – узнаешь. А пока гоняй своих бойцов, чтобы они жирком не заросли. И чтобы зоной от них не пахло. Учёные они. Еще вопросы есть?
Ну какие вопросы? Здесь лишних вопросов не задают.
Встал Лаврентий Павлович, улыбнулся грустно.
– Трудные времена наступают, Пётр Семёнович, фашистов победили, страну из руин подняли, казалось бы, живи – не хочу, но нет, зашевелилась нечисть разная, враги недобитые головы поднимают, те, что под самыми кремлёвскими звёздами засели. Так что не можем мы расслабляться, праˊва не имеем! Раньше хозяин их в кулаке держал, а нынче хватка у него ослабла – возраст, болезни… Так что нам с тобой, Пётр Семёнович, Советскую власть защищать. Как на войне. И по ее законам, так, чтобы назад ни шагу. Понял?
– Так точно!
– Тогда ступай. И будь готов. Всегда будь готов. В любую минуту.
* * *
– Хмырь!
– Я!
– Ко мне! На, примерь…
– Конопатый!
– Я!
– На примерку шагом марш!
Чудны дела – в шкафах под замками форма развешана. Офицерская, с портупеей, кобурой, фуражечкой, со всеми знаками различия и даже медальками на груди. И обувка уставная здесь же.
– Надевай.
Ладно сидит форма, как влитая. Потянуть, загнать складки сзади под ремень, фуражечку околышком посреди лба и, ладошкой прихлопнув, проверить. Помнят ручки – четыре года люди из формы не вылезали, второй шкурой стала она. Скрипят портупеи и сапоги, бряцают медали, постукивают о бетонный пол подковки. И лица… совсем другие лица, не как у зэков или конструкторов липовых – разгладились лица, словно гимнастёрки под ремнём. И походочка – прямая, не зоновская, где всё больше скрючившись, на полусогнутых и зенки в пол. Расправились плечи, в глазах блеск появился. Развернулась душа… А всего-то форму надели. Чудеса!
– Стройся!
Стоит строй офицеров, один к одному, мысочки подобрав.
– Равняйсь!..
Подтянулись, рванули головы влево.
– Смир-на!
Выправились, глядят молодцами, словно в молодость свою фронтовую вернулись, где еще ни колючки, ни вертухаев, где хоть и смерть повсюду, но воля!
– На прав-во. Шагом марш!
Комната. На стене простыня расправлена. Тут же фотограф.
– Садитесь. Прямо. Голову чуть левее. Подбородок ниже. Еще… Замерли!
Вспышка!
– Теперь снимите, пожалуйста, френч. Замрите…
