- Он выпотрошил Капу,- словно не слышит Людкиных слов.
- Я знаю, - Люда опускает голову, проводя ладонями по лицу, - Яковлев не отдал мне компромат, даже не связался с отцом, - сглатывает, - я хотела спасти брата, хотела принести эти бумажки тебе. Я сделаю все, что ты захочешь, - ее губы дрожат, - отпусти его. Прошу тебя. Ты можешь...
- Он убил моего человека, это не прощается.
- Он спас твоего сына, - подается вперед, - неужели это не ценно? Оставь его в живых, я сделаю абсолютно все, что ты скажешь...мы сделаем, - смотрит в мою сторону.
Аккорд громко втягивает воздух, поворачиваясь к двери.
- Василька ко мне в кабинет, живо.
Я вижу, как они уходят, они все. Дверь закрывается, а свет гаснет.
Не знаю, сколько я там нахожусь, час или несколько суток. Я то проваливаюсь куда-то далеко, чувствуя расслабление и отрешенность, то прихожу в себя, ощущая боль.
В одно из таких возвращений дверь распахивается, а свет, мгновенно раздражающий сетчатку, включается над моей головой.
- Закрой глаза, - Людкин голос, - все закончилось, - она расстегивает наручники, - тебе помог Веня, слышишь? Его уже наказали.
- Он не… - губы пересохли и покрылись коркой.
Они трескаются, стоит мне хоть немного приоткрыть рот.
- Это был он, - с нажимом, - понял? Это его запорожец, и это он сжёг его в лесу!
Киваю, либо же думаю, что киваю.
- Сейчас тебя отвезут в больницу, а после мы все обсудим.
Людкины пальцы касаются моего лица, и я слышу всхлип.
- Твой друг редкостная тварь, - сглатывает, - он просто тянул время. Нам никто не поможет, Сашка, никто кроме нас самих, - вытирает слезы. - Пока будешь в больнице, я скажу маме, что ты полетел к папе в Мурманск узнать насчет работы. И отцу позвоню, он поймет. Мама не должна ничего знать, она просто не сможет это пережить.
- Хо-ро-шо.
Это последнее, что я помню, перед тем как отключился. В себя прихожу уже в палате, с капельницей в руке. Люда сидит на диванчике по другую стену, поджав под себя ноги и накрывшись покрывалом. Спит.
Марина.
После занятий домой я возвращаюсь одна, шагаю по аллее, иногда рассматривая начинающую желтеть листву или хмурое небо. Погода испортилась слишком быстро, вроде только вчера мы умирали от жары, теперь же прячемся от холодного ветра и дождя.
Но, несмотря на это, я тихо радуюсь, что все закончилось. Боря помог Саше, его отпустили, и уже как четыре недели назад он улетел к отцу. Наверное, теперь будет работать там и приезжать пару раз в год. Конечно, все это как-то грустно, но все хорошо, что хорошо заканчивается. Он жив, здоров и избавился от набросившихся на него проблем. Стоит порадоваться.
Так странно, мы были так близки, а теперь все рухнуло, как неустойчивый карточный домик. Раз - и ничего нет. Касаюсь своих губ, вспоминая этот странный и отчасти агрессивный поцелуй на моей кухне. В голове всплывают его слова о том, что между нами больше нет дружбы, о том, что он обо мне думал, хотел увидеть. Смотрю себе под ноги, чувствуя прилив прохлады, кожа покрывается крупными мурашками, становится не по себе. Его могли убить, ему повезло, очень и очень повезло. От одной только мысли, что Доронин мог погибнуть, во рту становится сухо, а на душе пусто и страшно. Наверное, все же ему будет лучше подальше от нашего города.
Взбежав по ступенькам, перехожу дорогу от парка к нашему двору и застываю между торцами домов. Глазам открывается интересная, как бы сказала Анфиска, картинка. У Доронинского подъезда стоит машина, та самая, на которой приезжала Людка. Стекла тонированные, а вокруг ни души. Отхожу в сторону, скрываясь за ветвями опавшей сирени, присаживаясь на металлическую трубу, огораживающую небольшой палисадник под окнами дома.
