Она хлестала его по щекам не меньше трёх минут, когда Доминик наконец приоткрыл глаза. Они были непроницаемо чёрные, и другой бы заподозрил, что их обладатель до сих пор под кайфом, но Полли знала, что это лишь эффект освещения в сочетании с очень тёмной радужкой, которая с непривычки пугала тех, кто видел Доминика впервые.
– А ну-ка вставай, – прошипела она, влепив ему увесистую оплеуху и хватая поудобнее за предплечья, чтобы, покрепче упершись ногами в пол, потянуть на себя его тщедушное тело.
На её счастье, Доминик был худым и не слишком высоким, иначе ей не удалось бы сдвинуть его с места, ведь в таком состоянии он становился тяжёлым и обмякшим, как мешок промокших дров. В блаженной полудрёме он бездумно зашаркал ботинками по плитке, словно пытаясь помочь Полли поднять себя, но что-то пошло не так, и Доминик вновь оказался на полу, на этот раз на четвереньках. Полли едва удержалась, чтобы не пнуть его ногой под дых, потому что к этому моменту досада и злость готовы были выплеснуться из неё, как вскипевший бульон из кастрюли.
Доминик словно почувствовал угрозу и приложил все усилия, чтобы не рухнуть ничком на пол и мужественно ползти в сторону раковины. Там Полли снова помогла ему подняться, потянув за ворот кожаной куртки, – на этот раз успешно – и, открыв кран на полную, подтолкнула к нему Доминика.
Она безжалостно плескала ему в лицо холодной водой, от которой разило железом, чувствуя себя злобной детсадовской нянькой, а потом, когда он немного ожил, безапелляционно скомандовала:
– Два пальца в рот!
И он подчинился, и следующие десять минут с короткими передышками исторгал из себя ту дрянь, что успел принять с сегодняшней ночи.
Всё могло быть куда хуже, Полли знала это, и сперва не очень надеялась, что самый простой обряд очищения тут поможет. Он мог вообще не прийти в себя, и тогда она отправилась бы за Эриком, чтобы тот помог оттащить безвольное тело в одну из задних комнат бара. К счастью, Доминик по всем признакам этой ночью налегал исключительно на выпивку, что и спасло ситуацию. Вскоре он поднял голову над раковиной и встретился глазами с отражением Полли.
Оттуда, из зазеркалья, на неё смотрело худое бледное лицо в обрамлении всклокоченных тёмных волос, и на нём – огромные глаза такой первобытной черноты, что становилось страшно. Во всяком случае, она помнила, как ей становилось страшно когда-то давно, когда она ещё не привыкла к его диким глазам. Теперь же Полли лишь отмечала про себя, что синяки под ними разрастаются и скоро явно захватят половину лица, а тонкие губы сегодня уж слишком нездорового фиолетового оттенка – должно быть, Доминик изрядно замёрз, валяясь на голом плиточном полу.
А потом он ухмыльнулся, и она невольно вздрогнула.
Говорить им было не о чем, всё давно было сказано – не год и не два назад, поэтому Доминик молча умылся и ещё несколько минут полоскал рот, пока Полли ждала его, пиная остатки рулона туалетной бумаги.
Затем они вышли, в обнимку, как пьяные любовники, потому что Доминика ещё шатало. Вместе они проделали обратный путь через диванную комнату, где красноволосый малый их больше не приветствовал, уплыв в мир разноцветных грёз; и далее вниз по железной лестнице, вперёд сквозь дымовую завесу первого этажа, к выходу, к бодрящему осеннему воздуху. Полли нисколько не удивилась, что к этому моменту дождь прекратился.
