Мы приходили с кружечками и собирали ягодки. Немножко качались в гамаке. Осторожно ступали по тропиночке, чтобы грядки не потоптать. И уходили к себе. А дедушка стоял у забора и следил, чтобы мы аккуратно себя вели. Да и не упали случайно. Он стоял на границе и наблюдал.
Добрый ученый открыл нам вход и щедро делился. А мы знали, что можно делать, а что нельзя. Знали меру.
И это было правильное добро. Видите, я его по сей день помню. И знаете, что самое хорошее? Академик жив и, надеюсь, здоров, хотя пятьдесят лет прошло. И за эти пятьдесят лет он сделал огромный вклад в науку. Принес много блага обществу и природе.
А я не забыла его добро. И очень хорошо, что его добро правильно принимали маленькие дети и взрослые, которые жили с ним рядом. Через забор, в котором он проделал аккуратную дырку и к которому приделал калиточку.
Надо добро не бульдозером сгребать. Не вырывать с корнем. А брать в кружечку, если великодушно дают. И благодарить. Тогда добро всем будет полезно, вот что я думаю. А добрые дольше живут и процветают, это действительно так.
Если делают добро тем, кто знает меру…
Я помню. Мне лет двенадцать было – подросток. А подростки угловаты и неловки, они еще не привыкли к новому телу. Дедушке в Академии наук на юбилей подарили такую громадную, довольно уродливую штуку из яшмы и малахита с серебряными вставками – письменный прибор. Он занял треть большого стола, за которым мы с дедушкой занимались. У нас общий стол был. Ну, и я этот чудовищный и дорогой прибор как-то уронила. Хотя он тяжелый был и громоздкий. Этот жуткий каменный цветок, так сказать, упал и разбился на тысячу кусков. Там же все было филигранно вырезано из камней, вот они и стали хрупкими. Ба-бах! Дедушка прибежал в комнату. И увидел, что я жива-здорова. Махнул рукой, сказал «Эх!» и пошел за веником. И мы с ним все убрали. Я бормотала извинения напополам с оправданиями; а дедушка сказал, что все это пустяки и ерунда. Главное, что мне на ногу это тяжелое изделие не упало. Вот это – важно, да.
