– Обожди, не спеши, – остужал мой пыл и чесал ухо Петька Петухов, становясь рассудительным, как Кутузов на совете в Филях. – Это Нюрке-Мотыге, что с Павлом живёт, можно рубануть – хлоп да в лоб! – а к Нюрке Матвейчиковой нежный подход нужо́н. Чуешь? Мы вот так, пожалуй, с тобой начнём: «Милая и незабываемая наша подруга Нюша Матвейчикова, пишут тебе из армии твой хороший знакомый Петр и его новый армейский друг Витюша. Во первы́х строках письма сообщаем тебе, что здоровье наше в отменное состояние здесь пришло, чего и тебе мы дружно желаем…».
Петька читал свои письма и писал со мной в деревню почти до декабря – до тех пор, пока я, совершенно счастливый, не влетел к нему с конвертом из дома в руке. Сейчас уже многое стёрлось из армейских лет – но этих читок не забыть. Вот нынче много про фронт вспоминают, как под одной шинелью спали и как ели последний сухарь на двоих или из одного котелка, – а Петя просто делился со мной своей перепиской и прежней жизнью, это единственное, что у него тогда было, кроме зубной щетки и пустого вещмешка. И письма эти стоили, пожалуй, последнего сухаря на фронте.
Мне и теперь часто не хватает в жизни нашего тогдашнего армейского братства – когда и радость на всех одна, и напасть, и на любом перекрёстке военного городка можно было остановить любого солдатика: «Слушай, браток, выручи…». И ещё долго «на гражданке» я буду щемяще замирать, завидев в улице шинели, и долго по ночам будет сниться казарма с её суровым братским житьём и моя койка в шестом ряду у второго окна. Где всё это сейчас? Куда делось? Куда разлетелись, как соколы, армейские товарищи мои?
Шальная мысль приходит порой в голову – вот встретить бы сейчас того Петьку и ребят из казармы; ну, а не встретить – так хоть весточку послать!
Я б написал им горячее и длинное письмо, как в те годы, и чтоб непременно в нём были слова:
– Милые вы мои армейские друзья и товарищи мои! Во первы́х строках письма я сообщаю вам, что не забыл нашей армейской дружбы и буду помнить о ней всю свою жизнь! Чего и вам всем желаю…
Прелесть
(Из цикла «Молодость в шинели»)
На контрольно-пропускном пункте, отделявшем наш военный городок от шоссе в Князевку, пыль стояла столбом. Буянили две подвыпившие женщины и мужичонка из вольнонаёмных. Их дежуривший до нас наряд привёл из гарнизонного магазина, где они высадили пару стёкол и передрались. Наш старший лейтенант сразу побежал звонить в милицию из штаба, где был телефон, а прежний дежурный по гарнизону – хмурый капитан из батальона связи – разбирал конфликт. Трое его солдат-связистов волчком вертелись между задержанными. Мужичонка быстро стих, но женщины делали столько шуму, что разобраться, зачем они подрались, не было возможности.
– Выйдем перекурим, – сказал нам с Димкой оставшийся за старшего ефрейтор Витёк Лазарев. – Мы заступим на дежурство ещё минут через двадцать, пусть связисты сами и запрут арестованных в чулан.
– Верно, – поддержал Димка, косясь на вымытые полы контрольно-пропускного домика. – Покурим на улице, пока старший лейтенант не вернётся.
И вдруг я заметил за барьерчиком девушку. Она скромно стояла в уголке у окна и, видимо, ждала автобус из Князевки. Ждать на улице, у ворот, было уже холодно, только прошёл дождь, и я представил, как трудно ей находиться здесь: в прокуренном помещении, да ещё среди всей этой ругани.
«Наверное, приезжала к кому-то в гарнизон», – подумал я, незаметно оглядывая её. Она была хороша собой, недурно сложена, с милым девичьим лицом. У меня защемило сердце. Везёт кому-то…
