Плакать и жаловаться никому дома Люська конечно же не собиралась, уж слишком была оскорблена. Но как-то так само собой получилось, что в тот же вечер обо всём рассказала маме.
Мама пожаловалась папе.
Папа надел полковничий мундир со звездой и пошёл по давно уже разведанному адресу.
Родители "нищеброда" Вадьки аж рты пораскрыли, когда узнали, дочь какого уважаемого человека обрюхатил их непутёвый сын.
Отцы-ветераны выпили по одной – другой – третьей, выяснили друг у друга, кто на каких фронтах и под чьим командованием воевал, поговорили о текущем международном положении СССР, и … ударили по рукам.
Вадьку никто даже спрашивать не стал. С детьми ветеранов Великой Отечественной в подобных случаях редко церемонились.
Приказали на следующий день после обеда быть возле ЗАГСа, чтобы встретиться там с Люськой и заявление вместе подать, и изволь выполнять.
Таким образом без особого на то согласия Вадькина судьба и была решена.
Отец потом так ему и заявил:
– Не хочешь жениться на дочке Героя Советского Союза по любви, женишься на ней по залёту. Я всё сказал!
Свадьбу сыграли скромную и без особых понтов, всего человек на сто, и поселили молодых в квартире Люськиной бабушки, умершей в прошлом году.
В свадебное путешествие никто никуда не ездил, потому как у молодого мужа как раз в это время в заочном универе начиналась экзаменационная сессия, и весь медовый месяц его дома Люська почти не видела.
Оба между собой почти не разговаривали и по молчаливой договоренности считали, что как только родится ребёнок и немного подрастёт, подадут на развод, и никакие родители им в этом деле препятствовать уже не смогут.
Но время шло, и вскоре нашему Вадьке семейная жизнь начала, как ни странно, нравиться.
Он уже не чувствовал себя мальчиком на побегушках, которым все помыкают и никто не воспринимает всерьёз, ну а Люська так и вообще с каждым днём ему нравилась всё больше и больше.
Он со снисходительной улыбкой наблюдал, как она учится вязать и кроить распашонки, варит ему борщи или постоянно с отсутствующим видом о чём-то мечтает.
В ней поселился какой-то внутренний свет, которого он прежде не замечал, и, глядя на неё, то и дело удивлялся, как в нём самом вдруг появляется тихий всплеск нежности по отношению к ней, который то обозначит себя нечаянно, то вновь спрячется за нарочитую усмешку.
Люська видела все эти перемены в муже, но быть прежней с ним у неё почему-то уже не получалось. Слова, что он у неё не первый, так крепко засели в голове и душе, что отравляли всё её существо. Она помнила, что он её не любит и ей не верит, и долго всего этого она всё равно не вынесет и разведётся. И хотя по-прежнему была покладистой и терпеливой, училась быть женой и добросовестно вела своё нехитрое хозяйство, но счастья и радости от этого не чувствовала.
У неё будто украли праздник, лишили ветра в её парусах.
Она была НЕЛЮБИМОЙ. Брала, что дают, и не рассчитывала ни на что большее.
То, что раньше казалось одухотворённо прекрасным, теперь стало обыденной рутиной.
Там, где она когда-то грезила иметь большую и чистую любовь, всё казалось теперь банальной похотью.
Если бы Вадька её любил, всё было бы по – другому, она бы в лепёшку расшибалась для него. Стирала бы носки и умилялась от мысли, что это ЕГО носки.
(Вадик…Ваденька…Вадичка…Вадичек…)
Вадька конечно же ничего подобного давно уже не подозревал и в своём неведении был вполне доволен новыми открывшимися семейными перспективами.
