Кольцо принца Файсала - страница 17

– Сам я инвалид и уже ни к чему не пригоден, моим рукам пришел конец, но мой дух еще жив. Доставь меня на сушу, и я вознагражу тебя по-царски. Кольцо, что ты видишь на шее этого чернокожего паренька, – это кольцо короля. Каким бы черным он ни был, у себя на родине он – самое главное сокровище своего племени. Спаси меня, Том Коллинз, и ты получишь свою долю богатств в этом королевстве.

– Долю? – прошептал Том.

Боцман кивнул, и его глаза блеснули.

– Половина этого раба будет твоей.

Том стоял в коридоре возле небольшой комнаты, которая располагалась над покоями сеньора Лопеса. Он только что вернулся домой с моря, и было еще очень рано. Из всех комнат второго этажа эта была самая маленькая и обычно использовалась для хранения парусов и сетей, бочонков со свининой и бутылок с соком. Теперь все это было убрано, и на полу лежала соломенная циновка, а прямо над ней была длинная полка, на которую какой-то заботливый человек поставил вазу с веточкой фиалкового дерева. Этим человеком мог быть только тот, кто спал сейчас на циновке, а именно – моряк из Кадиса.

Едва придя в себя и подлечив свои раны, Рамон принялся плотничать и вырезать деревянные колышки для донных рыболовецких сетей. Такое усердие пришлось по нраву хозяину таверны, особенно после того, как удалось отремонтировать его любимое кресло.

Умение Рамона приспосабливаться беспокоило Тома. Каждое утро он спрашивал моряка, когда они отправятся с рабом на острова Зеленого Мыса, и каждое утро получал один и тот же ответ: как только придет корабль, Рамон наймется на судно и заберет чернокожего парнишку с собой.

– Без меня ты никуда не поплывешь, – отвечал Том, – помни наш уговор.

– У меня и в мыслях не было отправляться без тебя, Том, – уверял испанец, – а этому негру и бежать-то некуда. С ним прямо как с поросенком: чем больше он становится, тем больше мы для него делаем.

Том стоял, прижавшись к двери, и тайком подглядывал за моряком. Он никак не мог раскусить этого Рамона, который, казалось, был благодарен ему за то, что он для него сделал. Но руки боцмана выздоровели и окрепли, а сам испанец оказался чересчур хитрым и обходительным малым и вдобавок умел прикидываться глухим, когда трактирщик принимался жаловаться на еще один лишний рот, который ему приходилось кормить.

Но пока ухо было глухо, уста моряка источали сладость.

– Большая редкость встретить в наши дни такого щедрого человека, как вы, сеньор Лопес, – Рамон даже глаза прикрывал от полноты чувств. – Нет, сеньор, не спорьте. Мы всего лишь четверо жалких людишек, которые ежедневно вкушают плоды вашего гостеприимства и радушия.

– Делаю что могу, – бормотал Лопес, не совсем уверенный в том, дурачат его или и вправду хвалят.

– Позвольте налить хозяину, да побольше. Мне же хватит и малости.

– Ага, вы, значит, тоже будете? – и сеньор Лопес обеспокоенно заерзал в своем кресле.

Но Рамон сделал вид, что не слышит, и вместо этого спросил:

– Где прошла ваша юность, сеньор?

Дальше можно было не волноваться. Рамон спокойно сидел и слушал сеньора Лопеса, который часами мог петь о своем суровом детстве и отрочестве, которые, несмотря на всю свою суровость, наградили его столь добрым нравом.

На протяжении трех недель моряк из Кадиса вил из сеньора Лопеса веревки. Всегда готовый услужить Рамон вел себя крайне любезно, особенно с матерью Тома, которая, однако, редко с ним заговаривала. Она чувствовала, что испанец неискренен, и ждала, когда он покажет свое истинное лицо.