Том поворачивается, чтобы положить свинцовую табличку, но тут понимает, что уже сделал это, хотя по-прежнему ощущает в пустых руках ее прохладную тяжесть. Вот табличка – на подоконнике, рядом с грязным черепом.
Боже, как он устал. Том моргает, чтобы изгнать из глаз отпечатки мороков. Остаточные образы. Плавающие в глубине зрения кольца дыма, то ли сопровождающие, то ли провоцирующие отвратительное ощущение, что он застрял. Ощущение, от которого сжимается кишечник.
Том качает головой и смотрит на выцветший линолеум, но ловит себя на том, что ему слишком легко вообразить годы безуспешных стараний и беспокойного хождения туда-сюда, из-за которых, наверное, и истерся кухонный пол. Вообразить, как столетие назад или даже больше кто-то копал землю, закладывая фундамент дома.
Том трет лицо и вздыхает. Воздух покидает его тело, словно остатки сил.
Треск дерева снаружи, совсем неподалеку, возвращает его в настоящее. «Соседи? Колют дрова в темноте?» Этот звук периодически повторялся с тех самых пор, как его семья вернулась в дом. Едва исчезли последние лучи солнца.
Том приближает лицо к окну, но видит не столько улицу, сколько отражение кухни за спиной. Его взгляд возвращается к открытой двери и проходу за ней. Образ, норовящий, словно коридор в ночном кошмаре, привести прямиком к белому электрическому шнуру, подсвеченному новой лампочкой.
Именно там покончил с собой прежний владелец.
Неужели потребность в доме ослепила настолько, что заставила отмахнуться от этого обстоятельства? О чем он вообще думал? Фиона проплакала целую неделю, Том никогда не видел ее такой несчастной. Такой напряженной из-за всего этого. Соседи у них какие-то ублюдки. А теперь и Грейси получила травму. Это уже слишком.
«Хватит!»
Сейчас они очень далеко от всего, что знали, от своего времени и места в мире. От того унылого и бессмысленного города, в котором застряли, не реализовавшиеся и не оправдавшие надежд. Но, по крайней мере, город был им знаком. Здесь же они превратились в ничто. Том постоянно измотан, он бессмысленно кружит вокруг разрушенной оболочки здания. Всю неделю поднимал и опускал вещи. Терял инструменты. Забывал последовательность работ в тщательно распланированном ремонте и при этом слишком долго простаивал, разглядывая грязные стены.
Он столько времени и энергии потратил впустую, маниакально воображая будущее домашнее блаженство – эдакое лекарство от постоянного страха за то, что нарушил границы этого бессердечного места. Откуда это все? Ведь совсем на него не похоже. Но как дом может стать привычным, если в нем столько старых, угнетающих реликвий? Повсюду. В каждой комнате, куда ни попади, постоянно оживают отблески прошлого, сама атмосфера наводит на мысль о единодушии, о том, что здание не может измениться. Всю неделю жуткие мысли о быстротечности жизни сдавливали горло меланхолией. Словно Том стал восприимчив к странному осознанию того, что в прошлом это место было связано с множеством жизней. От которых не осталось ничего, кроме выцветших обоев и истертых полов. Загадочных символов отчаяния.
Возможно, люди здесь жили только из упрямства. Затем умирали, возможно надломившись, как тот самоубийца. Слабому свету нового дня не стереть эти шрамы.
Чтобы он почувствовал себя еще хуже – Том в этом уверен, – ему несколько раз снился один и тот же сон, который уже начал казаться привычным: пожилая, полубезумная женщина копается в мусоре на их темной кухне. Она что-то бормочет, а ее обступают одинокие, отрезанные от всего мира люди из других времен, устремляющие скорбные взоры на беспокойный лес за прогнившим забором.
