Вдруг Джим, стоявший впереди, радостно вскрикнул:
– Вон она! Я ее вижу!
Рыбина описала широкий круг под яликом. Ее красно-бронзовые бока вспыхнули, отразив солнечный свет, как зеркало.
– Боже праведный, она прекрасна!
Джим уже видел большие золотистые глаза рыбы, смотревшие на него сквозь изумрудную воду. Пасть зубана открывалась и закрывалась, пластинки, прикрывавшие жабры, светились, качая воду: рыбе не хватало кислорода. Челюсти зубана были достаточно велики, чтобы захватить голову и плечи взрослого мужчины, и по их краям бежали ряды зубов, длинных и толстых, как указательный палец.
– Вот теперь я верю в историю дяди Дорри, – напряженно выдохнул Джим. – Такие зубки без труда откусят любую ногу.
Наконец, почти через два часа после того, как крюк впился в челюсть рыбы, они подвели зубана к ялику. Затем вместе подняли из воды его огромную голову. Но едва они это сделали, рыба в последний раз впала в ярость. Ее туловище было длиной с высокого мужчину и толстое, как живот шетландского пони. Рыба билась и изгибалась так, что касалась носом хвостовых плавников. Поднятые ею фонтаны воды потоком обрушивались на парней, они как будто очутились под настоящим водопадом. Но они продолжали крепко удерживать свою добычу, и наконец бешеные пароксизмы затихли.
Тогда Джим крикнул:
– Поднимай ее в воздух! Она готова для жреца!
Он выхватил из крепления под поперечным брусом дубинку. Конец этой дубинки был утяжелен свинцом; хорошо сбалансированная, она отлично ложилась в его правую руку. Джим замахнулся для удара – и опустил дубинку на костяной гребень над злыми желтыми глазами. Огромное тело застыло, по красно-золотым бокам пробежала последняя дрожь. Жизнь покинула рыбу, и она, перевернувшись белым животом вверх, поплыла рядом с яликом; ее жаберные пластины развернулись, как дамский зонтик.
Юноши, насквозь пропотевшие, тяжело дыша, прижимая к груди израненные ладони, наклонились через борт и с благоговением уставились на изумительное существо, убитое ими. Они не смогли бы найти слова, которые адекватно отразили бы охватившие их чувства: триумф и сожаление, ликование и грусть… страсть и пыл охоты пришли к своему завершению.
– Великий пророк, да это же настоящий Левиафан! – негромко проговорил Мансур. – Я чувствую себя рядом с ним таким маленьким!
– Акулы могут появиться в любую минуту, – сказал Джим, разрушая чары мгновения. – Помогите мне затащить ее в лодку.
Они пропустили канат через жабры зубана и потянули втроем; ялик опасно накренился, готовый перевернуться вверх дном, когда они переваливали рыбину через борт. В суденышке едва хватало место, чтобы вместить такое чудище, а сесть на скамьи теперь и вовсе не оставалось возможности, так что юноши пристроились на бортах. Когда рыбу втаскивали в ялик, с нее ободралась часть чешуи: эти чешуйки были размером с золотой дублон и такие же яркие.
Мансур поднял одну, повернул так, чтобы в ней отразилось солнце, и зачарованно уставился на нее.
– Мы должны отвезти эту рыбу в Хай-Уилд, – сказал он.
– Зачем? – коротко спросил Джим.
– Показать родным, моему отцу и твоему.
– К закату она потеряет цвет, чешуя станет сухой и тусклой, а мясо начнет портиться и вонять. – Джим покачал головой. – Я хочу запомнить ее вот такой, во всем ее великолепии.
– Что же нам тогда с ней делать?
– Продадим ее эконому какого-нибудь голландского корабля.
– Такое прекрасное существо… И продать ее, как мешок картошки? Это похоже на святотатство! – запротестовал Мансур.
