Еле сдержался, чтоб не добавить "несчастный случай". Про себя подумал, таких случаев уже было бы достаточно. Хватит. Реально. Скоро нервный тик заработаю на почве знакомств с местным населением. То Лиходеев, то мать с отцом, то теперь вон матушка Николаича. Тоже каким-то боком оказалась замешана. Тут у них, как в романе классика. Все смешалось в доме Облонских…
Только в том же романе героиня хреново закончила. Хотя, думаю, даже если я захочу повторить ее подвиг и лечь на рельсы, в Зеленухах это закончится очередной хренью. Или поезд не придет, или явится какой-нибудь железнодорожник и выгонит меня взашей. А потом ещё дядька добавит, чтоб не позорил перед деревенскими.
– Нина Григорьевна, да…Это особенная женщина. Таких, как она на плакатах в виде Родины-матери рисуют. Как Николай на фронте оказался, она дом заперла и в областной центр отправилась, в город. На производство. Что ж это, сказала, сын за родину кровь проливает, а я буду отсиживаться в тылу. Непорядок. Нельзя так. Представляешь? Работала на заводе Коминтерна. Ты в курсе вообще, первые "Катюши" оттуда вышли. В августе – сентябре 1941 мы по десять – двенадцать штук их выпускали. Это уж потом завод на Урал эвакуировали, когда фашисты подошли. Так Нина Григорьевна все равно в городе оставалась. Бои там были, конечно, серьезные. Семь месяцев левый берег – наш, а правый – фашисты захватили. Бомбежки каждый день. Вместо зданий – руины. А дальше не пустили все равно. Да и потом отбили всю область. Ну, а когда уж победа, тогда она домой вернулась. Следом, через год, Николай пришел. Живой. А председателем Нина Григорьевна позже стала. Очень большим уважением пользовалась. Вопрос стоял: либо она, либо Матвей Егорыч. Но дед Мотя сразу заявил, мол, нечего людей смешить. Из него председатель, как из кобеля порося. Сам отказался, в общем. Ну, и правильно. Человек он хороший, а вот с ответственностью – беда…
Я слушал рассказ участкового, а в голове крутилась почему-то фраза, мимоходом брошеная матерью председателя. Она сказала, госпожа Милославская и Аристарх сто́ят друг друга. Что примечательно, по имени назвала нашего папочку, запросто. Будто соседа или хорошего знакомого.
Когда стоял перед домом Нины Григорьевны, не обратил на это внимания. Просто и без того был в шоке. А сейчас вдруг сообразил. С хрена ли обычному колхозному председателю, да ещё бывшему, называть человека, занимающего высокий пост, Аристархом? Не слишком ли круто? Более того, высказываться о его характере не в лучшем свете?
Только, если… Только если они не знакомы лично! Твою мать… Выходит, Нина Григорьевна кроме Светланочки Сергеевны знает и моего папеньку. Того, который Милославский. Получается, прежде она его встречала. Так, что ли? Да ещё и не просто встречала, скорее всего, в обстоятельствах, после которых он стал для нее Аристархом. Вот черт… Как я сразу не сообразил. Это какая-никакая, а ниточка.
Что я на одной Светланочке Сергеевне зациклился? Про папеньку, великого и ужасного, например, вообще ни черта не знаю. А судя по словам Нины Григорьевны, там тоже не все хорошо.
– Милославский! Заснул или что?! Распинают тут тебе, а ты глаза в пустоту вылупил.
Я вздрогнул от громкого окрика участкового, раздавшегося совсем рядом.
– Да нет. Задумался немного о Вашем рассказе. Трогательно очень… Волнительно. Представил все, как на яву.
Походу, выпал из реальности, пока размышлял о доставшейся мне в новой жизни семейке. Ефим Петрович посмотрел в мою сторону с сомнением. Не верилось ему в тонкую душевную организацию Жорика Милославского.
