После коротких следственных разборок на свалку вывозили тела тех, кого приговаривали к ВМН, и изрешеченные пулями войлочные маты и сотни килограммов истрепанных выстрелами пеньковых канатов.
Впрочем, не только Запорожье, но и вся страна в очередной раз захлебнулась кровавой волной массовых репрессий. Это были страшные годы советского мракобесия.
* * *
После приказа Ежова от 30 июля 1937 года за № 00447 начали действовать так называемые «тройки». Этот его, опять же, кровавый раструб политической мясорубки, другой образ трудно найти, стал поставлять, а ножи репрессий перемалывать судьбы и жизни зачастую невиновных людей. Из-за масштабов той кровавой лужи Ежова, которая растеклась по огромной стране, снова переполошились вожди в Кремле – явно перегнул «дурак палку», как скажет потом один из приближенных к Сталину. Чтобы что-то создать для страны полезное, надо кем-то быть. А что мог создать Ежов с неполным начальным образованием и натурой холуя, слуги, пресмыкающегося.
Авторитет органов госбезопасности, авторитет страны на международной арене был подмочен. Результатом репрессий стал процесс невозвращения на вероятную Голгофу в Москву не одного десятка сотрудников политической и военной разведки.
Слово Святогорову:
«Нужно сказать, что обстановка в стране того периода была жуткой. Многие жили в атмосфере ожидания ареста – вокруг сплошная «посадка»…С нашего завода «черный воронок» каждый день кого-то увозил. Эта серая машина работала, как челнок: завод – тюрьма, тюрьма – завод. Я тоже боялся за себя. По молодости мы были смелые на колючие слова, тем более в компании сверстников, живя в общежитии.
Мне повезло: как только я женился, сразу же выселился из общежития, а там ребята немного позже здорово «залетели».
Культ Сталина не столько он создал, сколько его создавали сами люди с подачи, конечно, властей. На собраниях рабочих коллективов была такая практика: при упоминании в докладе слова «Сталин» – собравшиеся вставали и минут пять аплодировали вождю. Такая практика была заведена.
Я ещё раз отмечаю – молодежь воспринимала эту форму низкопоклонства нередко скептически. Иногда она принимала очертания протеста. У нас в общежитии висел большой портрет Сталина. Однажды при выходе ребят из столовой один из молодых рабочих запустил в «икону» мякишем хлеба, скатанного в шарик. К вечеру вся компания была арестована.
Если бы я был с коллегами, то тоже оказался бы на нарах, и конечно, я бы не стал разведчиком».
Как писал в своей книге «Сталин и разведка» известный исследователь истории отечественных разведывательных органов И. А. Дамаскин, разведчики, находившиеся в длительных командировках за рубежом, зачастую были плохо осведомлены об арестах их коллег и друзей и расправах над ними. Доходившая до них информация в большинстве случаев носила неправильный характер, оправдывающий необходимость арестов «врагов народа».
Сейчас это трудно себе представить, но в те времена многие верили, что арестовывают истинных врагов и шпионов, и удивлялись, каким образом тем удавалось так долго носить маску преданных Родине людей. Невиновных – не арестовывают, нет дыма без огня, – крутились подобные заключения в головах тех, кто скоро становились в положение подобных жертв.
Другие полагали, что арестовывают так для профилактики за действительно имевшие место дисциплинарные или служебные нарушения. Подержат их в КПЗ и следственных изоляторах, попугают и отпустят.
