– Может, вы, Евдокия Федоровна, в своей бане агентов иностранной разведки привечаете? – без малейшей иронии вопрошал участковый Семён Лукин. – Или врагов народа, которые потом где-нибудь ведут пропаганду? Агитируют против советской власти?
– Да побойся Бога, Сёмушка! – отбивалась крепенькая маленькая старушка с румянцем на щеках и с почти полностью беззубым ртом. – Какая пропаганда-агитация! Мы с дедом скоро восьмой десяток разменяем – о душе думать надо!
– То-то – что о душе, а не о харчах и выпивке! Я ведь смотрел, что там, в корзинке вашей осталось: скорлупа яичная, кости от вареной курицы, кринка из-под сметаны. Да еще и бутыль из-под первача! Кому, спрашивается, вы пир устраивали?
– Поди, ты и сам не знаешь – кому! Им, проклятущим! И твоя бабка, царство ей небесное, угощение для них в баньке оставляла. И многие другие сельчане – тоже. Ведь с тех пор, как церковь наша сгорела, житья от них не стало!
Рассказы о навях – живых мертвецах – Лукин слышал с самого детства. Но никогда в них не верил. Да и не возникало еще случаев, чтобы этим существам приписывалось убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору! По крайней мере, не возникало до сегодняшнего утра, когда к нему домой, не дав отоспаться в воскресный день, нагрянули старики Варваркины, а с ними – еще чуть ли не пол-Макошина. И объявили, что в их бане лежат три трупа, кожа с которых исчезла, будто её никогда и не было.
Обезображенные тела строителей находились теперь в подвале, что имелся под полом отделения милиции, а Варваркиных участковый запер в кладовке, заменявшей камеру предварительного заключения. Допросить престарелых супругов он решил по отдельности, и первой пригласил для разговора бабку Дуню. А старуха вздумала нести всю эту чушь…
Вздохнув, Лукин препроводил Евдокию Федоровну обратно в кладовку и вывел оттуда её мужа – сутулого, широкого в кости старика, с всё еще яркими черными глазами и с волосами мучнистой белизны. После чего битый час выслушивал тот же самый бред уже от него – пока не спровадил и Степана Пантелеймоновича обратно в КПЗ.
Было от чего прийти в отчаяние! Семён не считал себя человеком тщеславным, однако в глубине души рассчитывал, что к завтрашнему дню, когда в Макошино прибудет следственная бригада из райцентра (куда телеграфировали обо всём случившемся), у него будут уже наготове имена главных подозреваемых. А старики Варваркины уж никак не тянули на преступников, способных содрать кожу с троих здоровенных мужиков и перемолоть им все кости.
Участковый со вздохом достал из ящика письменного стола бланки протоколов допроса, но что в них заносить – понятия не имел.
– Русский, немец и поляк танцевали краковяк, – с мрачным выражением пробормотал он.
В этот момент дверь отделения милиции распахнулась, и в кабинет Лукина ввалился бригадир строительной бригады, звавшийся Тихоном Тихоновым – будто в насмешку над его трубным голосом.
– Ну, и кто с моими ребятами такое сотворил? – прямо с порога пробасил он.
Что мог ответить ему Лукин? Пересказывать то, о чем поведали Варваркины, он не решился. И преподнес бригадиру версию: Русскова, Немцова и Полякова заманили в баню неизвестные преступники, может статься – душевнобольные. Напоили мужиков до полного бесчувствия, а потом прикончили зверским способом.
– Да я этих изуверов голыми руками задушу! – Проревел бригадир и в доказательство выставил перед собой толстенные ручищи. – И не стану дожидаться, пока из райцентра приедут какие-то там следователи! Сегодня же, в ночь, пойду в ту баню и этих… (он произнес непечатное слово) там подкараулю. Коль они один раз там были, придут и вдругорядь!
