– Сдается мне, не пошили еще ту жилетку, в которую ты плакать станешь, – с сомнением заметил Казаков. – Впрочем, как знаешь. Охота тебе с алкашом возиться – возись на здоровье. Только имей в виду, дело это неблагодарное. У нас, алкашей, ни совести, ни стыда, это тебе любой скажет. Алкогольная деградация – слыхал про такого зверя?
– Словесный понос, – прокомментировал это выступление Рублев. – Нужна мне твоя благодарность как собаке пятая нога. Ты эти откровения для общества анонимных алкоголиков прибереги, а меня уволь – уши вянут…
– Стой, стой, магазин проехали! – всполошился Сергей.
– Не мельтеши, все нормально. Не дам я тебе засохнуть.
Оторвав от баранки правую руку, Борис Иванович открыл бардачок, в глубине которого блеснула темным янтарем бутылка «Хенесси».
– Кучеряво, – сказал Казаков и хмыкнул. – Хотя… Это, знаешь, случилось со мной пару лет назад одно происшествие… Не гони, вон на том перекрестке опять направо… Так вот, подходит ко мне около магазина один тип – по виду типичный америкос, в шортах ниже колена, в пестрой распашонке, в панамке и с цифровой камерой на пузе, а по-русски шпарит почти без акцента. Эмигрант, в общем. Лет ему, наверное, под шестьдесят или даже больше… ну, неважно. Сует мне пятихатку и говорит: помоги, говорит, водку выбрать. Я ему: ты чего, мужик, что ее выбирать? В магазине полки ломятся, бери – не хочу! Магазин, говорю, приличный, здесь паленого дерьма не держат, не водка – божья слеза! Пей сколько влезет, а наутро будешь как огурчик. А он мне: так в этом же, говорит, и загвоздка! Водка, говорит, стала не водка, а не разбери-поймешь что: пьешь ее, как воду, и никакого видимого эффекта. А вот знакомый, говорит, в прошлом году привез из России пару бутылок, так это ж, говорит, был настоящий праздник души! Хватил рюмку-другую, и повело куролесить! И наутро полный букет ощущений: и мутит, и башка трещит, и давление зашкаливает, и в глазах двоится… Вот это, говорит, водка, прямо как встарь!
– Ну?! – весело изумился Рублев, весьма довольный тем, что разговор все же завязался, пускай и на такую явно скользкую тему, как качество русской водки.
– Ей-богу, так и сказал. Ну, я и отвел его за угол, к киоску, где тетка Вера из-под прилавка паленкой приторговывала. Уж и не знаю, выжил он после этого или нет. Но, если выжил, наверняка остался доволен: у тетки Веры не водка, а настоящий динамит, с первой рюмки крыша набекрень… Вон в тот проезд давай, уже почти приехали…
Он опустил стекло со своей стороны, вынул из кармана разрисованную камуфляжными пятнами пачку сигарет без фильтра и закурил. Настроение у него заметно поднялось, и Борис Иванович заподозрил, что этот прилив бодрости и оптимизма вызван зрелищем лежащей в бардачке бутылки дорогого коньяка. Думать так о боевом товарище было неловко и грустно, но это, увы, здорово смахивало на правду.
Сигарета, которую курил Сергей Казаков, воняла так, словно была набита дубовыми листьями пополам с сушеным навозом, но Рублев был этому даже рад: смрад тлеющей ядовитой смеси, которую производители имели наглость именовать табаком, успешно забивал тоскливый кислый запах грязи и запущенности, которым тянуло от пассажира. Следуя его указаниям, Борис Иванович медленно вел машину по лабиринту междворовых проездов, перебирая в уме свои полезные знакомства в поисках человека, который помог бы вернуть Сереге Казакову человеческий облик. С затянутого серыми облаками неба начал сеяться мелкий теплый дождик, ветровое стекло стало рябым от капель. Брызги залетали в салон через открытые окна, приятно холодя кожу. Одни благие намерения были забыты ради других, куда более важных, но ведущих в том же направлении – прямиком в пекло. «Здесь», – сказал Казаков. Борис Иванович остановил машину и под усилившимся дождиком вслед за своим бывшим взводным нырнул в подъезд, неся под мышкой бутылку дорогого коньяка и даже не подозревая, что над головой у него уже начали сгущаться тучи, куда более густые и темные, чем те, что висели в данный момент над Москвой.
