− Да, дома не хочу держать, вдруг мать найдёт или сожитель еёшный.
− Ну, гляди: хозяин – барин…
− Ой, Кать, я забегу в тубзик на дорожку?
− Ну, ты и спросила, подруга – иди, конечно…
* * *
Катерина проводила подругу до перекрёстка:
– Ну, ладно, я побежала, – она зябко ёжилась в коротком китайском пуховичке. – Ветер вон чё задувает: не иначе, снегу к утру натащит! Ты смотри – вон там, где фонарь светит – остановка автобуса. Прямо иди – не заблудишься, – и она резво припустила в сторону дома, шаркая по подмерзшей грязи высокими резиновыми галошами, надетыми на босу ногу.
Только теперь, оставшись на тёмной улице совершенно одна, Женька поняла, что боится, спиной ощущая чьё-то незримое присутствие: тягуче скрипела незапертая калитка, хлопал на ветру оторвавшийся лист железа, из-за повалившегося забора неслись визги и пьяные голоса.
Разгулявшийся к вечеру ветер свистел в ушах, рвал с головы вязаную шапчонку. Пригнувшись пониже, Женька одной рукой придерживала капюшон куртки, а другой – крепко прижимала к груди сумку. Вот дура – надо было хоть перчатки надеть: пальцы прямо скрючило от холода…
Женька шла, осторожно ступая между луж, чутко прислушиваясь и вздрагивая от каждого резкого звука, но за воем ветра, хлеставшего в лицо колючей ледяной пылью, не расслышала быстрых шагов за спиной…
Падая лицом в грязь, она ещё пыталась как-то извернуться, но после второго удара потеряла сознание…
– Девушка! Девушка! – кто-то настойчиво тряс её за плечо. – Вставай – замёрзнешь! – голос был с застарелой хрипотцой, но явно женский. – Вроде не пьяная…Сколько она здесь лежит?… Может, скорую?
– Какую, нахер, скорую?… – рявкнул мужчина. – Автомат – за два квартала. Эй, ты! Вот, зараза! Люська, ну-ка поверни её лицом к свету, да придержи голову.
К этому времени ветер уже стих, земля побелела от снега, и сквозь редкие облака проглядывала ущербная луна.
Мужик на костылях, одетый в засаленный бушлат и ватные штаны, сдвинул на затылок серую армейскую ушанку, достал из-за пазухи шкалик, бережно отковырял пробку и, взболтав содержимое, с видимым удовольствием втянул запах сивухи:
– Ну-ка давай, Люсьена, на щеки ей надави…во…отлично! – тяжело опираясь на костыль, он наклонился и влил в воронку открывшихся губ изрядную порцию самогона. – Ща как новенькая будет!
И точно. Женька закашлялась, заплевала, но открыла глаза и приподнялась, опершись на локоть. Потом встала на колени и начала шарить руками вокруг.
– Ищешь чего? – с участием заглядывая ей в лицо, спросила Люська и резко отпрянула, поймав полный ненависти взгляд:
– Сумка! – просипела Женька, теряя голос. – Где моя сумка?! – она рывком, не жалея колготок, подползла к бабе и, ухватив ту за подол пальто, начала дёргать так, что посыпались пуговицы: – Воровка! Отдай! Деньги! Мои! Убью-ю-ю-ю!
Пока оторопевшая спасительница испуганно отдирала от себя цепкие пальцы, её приятель неслабо ткнул Женьку костылём в спину:
– Вон твоя сумка – бери!
Женька, так и оставшаяся стоять на четвереньках, завертела головой по сторонам, а мужик, матерками подгоняя свою подругу, резво заковылял в ближайший проулок…
* * *
Ещё какое-то время обалдевшая от холода и спиртного Женька ползала по замёрзшей грязи, ощупывая каждую кочку, каждый выступ. Но действие алкоголя быстро закончилось, и её начала бить крупная дрожь. Мысль вернуться к Катьке почему-то даже не пришла в голову. Словно на автомате, Женька, грязная, растрёпанная, в рваных колготках и с расцарапанными в кровь коленками брела домой. Она уже не чувствовала холода и почти не видела дороги: ресницы смерзлись от слез.
