В конце осени, брат прислал еще одну телеграмму. В ней, используя всего пару слов, он обрисовал свое существующее положение. «Учусь. Жму лапу. Обнимаю». Что это было? Выдержка из театральной пьесы, или упражнение в лаконизме? Мама, конечно, расстроилась. Васька забрался к ней на колени и тыкался мордочкой прямо в мамин нос. Кот брата не знал, даже не ведал о нем, но животное что – то чувствовало, и пыталось помочь. Мама улыбнулась и погладила Ваську.
Вся эта история с идеей брата поехать учиться, начинала мне не нравиться. Слишком скупо и односложно сообщал о себе Леха, как-то отстраненно, не по-родственному. Такого никогда не было. Получается, я совсем не знал своего брата, его необязательность, непунктуальность, не…. Слишком много «не». Так быть не может. Я верил в него, но, наверное, не достаточно, раз, за разом ставя во главу угла глобальные нравственные задачи, мысленно разговаривал с ним, задавая брату не вполне уместные вопросы. Такая постановка должна была показать скрытую истинность мыслей, суждений, оправданий, в конце концов. Но беда моя была в том, что ответы брата создавались и конструировались в моей голове. Это как игра в шахматы в одиночестве. Ведь, за брата отвечал я. Что – то не складывалось, диалога не получалось, так как я отвечал так, как хотел я сам. Получился полный цугцванг, как сказал бы перворазрядник – шахматист.
По иному смотрела на все происходящие события мама. Будучи мудрой женщиной, и главным архетипом в моей жизни, и в жизни моего брата, (это я прочел в одной редкой книжке), она рассуждала с позиции любящего своих детей человека. Ее не устраивали призрачные нравственные дилеммы на тему слабого характера, трусости, криминальной подоплеки, посылов элементарной человеческой лени. Всего три слова, напечатанные в телеграмме, удовлетворяли ее полностью, если само материнское сердце не выражало скрытой тревоги.
Однажды зимой, перед самым Новым годом, я вышел на двор, рано утром, что-бы набрать дров для печки. Всю ночь падал густой снег, весь двор занесло белоснежным покрывалом. Пришлось взять в руки деревянную лопату и подготовить дорожки для ходьбы, от дверей дома к калитке, затем, к курятнику, немного свободного места в районе поленницы. Работалось легко, свежий морозный воздух вскружил мне голову, и тропинки выдались на славу. Разгоряченный от работы, я набросал на руку несколько крупных поленьев и зашел в дом.
Дрова в печи легонько потрескивали. Я положил на пол поленья, снял свою овчинную тужурку зашел в гостиную. В большой комнате было тепло, в воздухе витал едва уловимый запах древесного дыма, мама сидела за столом и читала Комсомольскую правду. Кот Васька, устроился на соседнем стуле, подобрав лапы под себя, и дремал, вблизи своей хозяйки. Мама оторвала взгляд от печатного издания и посмотрела на меня.
– А на дворе снега намело… выше крыши!
– Ну, прямо таки и выше…
– Почти…
Мама тепло засмеялась.
– Пора елку наряжать.
– — Так я это, пойду в лес, да срублю…
– Зачем? Сережа, иди в наш, местный клуб. Там баба Маша, техничка, елку тебе выдаст.
– И все? Вот так, просто? Без всякой романтики?
Васька, в полудреме, мяукнул.
– Слышишь, что кот говорит? Никакой романтики…. За исключением деда Мороза. Который уже приготовил тебе подарок!
– Ма, какой дед Мороз?
Разговор мне нравился. Мама приготовила подарок, и я приготовил подарок для нее тоже. Это был флакончик духов латвийской фирмы «Дзинтарас», с ароматом лаванды. Она, будет очень рада, моя мама. А что Алексей? Когда мама сказала, что приготовила для меня подарок, разве она не позаботилась о своем младшем сыне? Как это было, в прежние годы, радостно, весело, можно сказать, с огоньком. Все дарили друг другу подарки, садились за праздничный стол, смеялись и шутили, вспоминая события прошедших дней, загадывали желаний на будущее, записывали их на бумажках и прятали меж ветвей новогодней елки, установленной в зале.
