– О чем же я буду с ними беседовать?, – допытывался у Каифы Сир, с тревогой поглядывая на странно притихшего Иосифа.
– Чтобы ты, да не нашел о чем? – Да хоть о погоде, – немного заплетающимся языком отвечал ему Каифа. – Или о греческой поэзии. Или о том, как у вас там, в Магдале, лечат радикулит. Какая разница, о чем говорит человек, приехавший в Ершалаим в карете, в которой до него ездили только цари? И, кстати, очень хорошо, что к этим денежным мешкам ты отправишься уже на собственной, на которой, как я заметил… Кажется, это герб Юлиев? Кстати, Константин не сказал, чтобы ты его снял? Нет? Очень хорошо!… А потом, ты что думаешь – они не узнают лошадей, которых сами же и подарили прокуратору? Эти лошадки не дешевле моих будут. Имей в виду, тебя бояться станут. А поэтому будь с ними прост и открыт. Вот как со мной сейчас. Предложи им свою дружбу. Чаю с ними попей. И запомни, единственное, с чем ты к ним идешь, это – их успокоить. Познакомиться с ними. Главное, ни в коем случае ничего у них не проси. Сами тебе все в зубах принесут. Эх, тебе бы управляющего… Такого, чтоб вид имел…
Спать Сир отправился счастливым и умиротворенным. По правде говоря, он не очень понимал, почему Каифа так настойчиво просил его не переезжать из Магдалы, как бы ни стала вдруг меняться его жизнь, и даже оговаривал этот пункт их соглашения как единственное условие своего невидимого участия в магическом спектакле, когда в дверь никому не известного провинциального виноторговца постучится фортуна и за пару лет превратит его в богатейшего коммерсанта Иудеи. Собственно, сам Сир может бывать где угодно, проводя вне Магдалы столько времени, сколько потребуют дела. А вот Марии до определенного момента, который, думается, настанет года через два, самое позднее – через три, ни при каких обстоятельствах не следует ее покидать. А, чтобы внезапно взлетевшей на вершину немыслимого благосостояния девочке не сделалось противно видеть вокруг себя грязь и убожество, Каифа пообещал избавить ее от этих безобразий, превратив Магдалу чуть ли не в курорт. И очень скоро. Буквально через год. Выписанный им из Рима архитектор уже над этим работает. Про деньги, правда, Каифа опять-таки ничего конкретного не сказал. Откуда они возьмутся? И на город, и на сказочную жизнь. Но слушать его было приятно…
Главное же, что подняло Сиру настроение, это то, что ему не пришлось сегодня врать. Вот вообще не понадобилось! Каифа странным образом не проявил интереса к теме, которая, как полагали Иосиф и Константин, должна была бы его сильно волновать, а именно: сколько в жилах Марии течет еврейской крови. Словно бы он и так уже знал правду, и она – эта правда – его вполне устраивала. Казалось, что его даже больше интересует, кто такой сам Сир, откуда его родители и что он так долго делал в Греции. Болтая о том о сем, первосвященник пару раз нечаянно обмолвился, назвав своего собеседника Сервилием, чему оба они мило поулыбались.
Единственное, о чем Каифа попросил рассказать поподробнее, так это о том, как умирала мать Марии. Что она чувствовала за месяц до смерти, когда вдруг ослепла. Правда ли, что за неделю у нее отнялись руки. И какими были ее последние слова. Кого она в последние минуты вспоминала и не сильно ли они нуждались, пока скрывались, бегая из одной страны в другую. Сначала втроем, а потом вдвоем…
Зачем Каифе понадобилось все это знать? Какая ему, собственно, разница, как умирала мать Марии, Сир так и не понял. Но, раз уж хозяин дома оказался таким хорошим человеком, он честно рассказал первосвященнику, как все тогда случилось. Ну, что помнил. Пару раз даже всплакнул. В общем, вечер прошел замечательно! А Каифа и правда был на высоте. Не корчил из себя грозного вершителя судеб, притом что власти в его руках было не меньше, чем у Ирода, о чем Сиру, конечно же, было известно. Было похоже, что обещания этого человека не были пьяной болтовней. Что он все сделает, как сказал. И это было так здорово! Открывалась новая жизнь. Легкая и прекрасная. Да просто волшебная! Кто бы мог еще вчера подумать…
