Саша замялась. Ей предстояло задать вопрос, который сама она считала глупым и чудовищно неловким. Но ее ребята чрезвычайно переживали на этот счет, их нервозные шуточки допекли ее вконец, и она пообещала им разузнать правду на живо волнующую их тему. А комиссар должен держать свои обещания, даже такие нелепые.
– Скажите, Матрона Филипповна… меня бойцы наши просили узнать… в вашем вот этом движении есть же такой обычай, как оскопление людей… и есть истории, как человек, ну мужчина в смысле… выпивает чего-то там и засыпает, а просыпается уже без хозяйства своего. Много ходит таких баек. Я понимаю, глупость какая-то… мне чтоб ребят успокоить, а то волнуются они шибко. Нет же в вашей общине такого обыкновения?
Матрона посмотрела на Сашу, как смотрят на надоедливого, но все же любимого ребенка.
– Скопчество – большой духовный подвиг ради Христа. Отречение от тела во имя спасения души. К такому сурово готовятся много лет. Никто не станет приводить к сугубому очищению человека неготового, тем паче помимо его воли. Это, ну как тебе объяснить… все равно что дитя несмышленое в университет отправить на учебу. А откуда сказки берутся… ты ж сама следователь, девонька, могла б и догадаться. Верные Христу веками таились от церкви Никоновой и ее приспешников. Можем и к литургии выйти, и под исповедь встать, и любое рвение в их антихристовой вере изобразить, коли придет нужда. А вот скопчество – этого не скроешь. Потому придумана байка: усыпили, мол, и оскопили силой. А в нашей общине и вовсе никого не скопят, нам другой положен путь от Сударя Святого Духа. Да полно тебе краснеть, девонька, нет в любопытстве большого греха. У меня банька натоплена, вода горячая осталась. Пойдешь?
– Да-а, – выдохнула Саша. Невозможность соблюдать хотя бы элементарную гигиену изводила ее едва ли не сильнее, чем голод.
Баня у Матроны была построена отдельно от дома. В просторном предбаннике – накрытый белой скатертью стол и лавки. Пол устилали лоскутные половики. Икон здесь не было.
В парилке, уже слегка остывшей, густо пахло полевыми травами. Саша различила зверобой, пижму и мяту. В деревянной плошке было налито густое темно-коричневое домашнее мыло. Внутри печи помещалась чугунная чаша с восхитительно горячей водой. Рядом – ведро с холодной водой и деревянная шайка, в которой их можно было смешивать.
Саша прикрыла глаза, чтоб полнее ощутить струи горячей воды на покрытом старыми и свежими травмами теле. Она уже не могла вспомнить, какой синяк, какая ссадина где получены, от кого, за что. В последний раз помыться по-человечески ей довелось в Рязани, перед встречей с Щербатовым. Теперь горячая вода и травяное мыло смывали с нее горечь, разочарование и усталость, накопившиеся с тех пор.
– Следы на спине от чего? – спросила Матрона. Разомлевшая Саша и не услышала, как она вошла.
– Таких, как я, преследуют так же, как и таких, как вы, – ответила Саша. – Это плеть.
– Нет, девонька. Это следы крыльев.
– Что? – Саша забыла долить холодной воды и едва не ошпарилась.
– Эти шрамы, – сказала Матрона буднично, – от срезанных ангельских крыльев. Твоих… Давай пару поддам, совсем остыла баня.
Камни шипели, комнатушку заволок пар и лица Матроны Саша сейчас не видела. Она искренне понадеялась, что и та ее лица – тоже…
– Посредственный из меня ангел, – ответила Саша, чтоб прервать молчание.
– Всякий бес был прежде ангелом. Вот, принесла тебе рубашку дочки моей. Ей уже без надобности. Наденешь – выходи в предбанник, я тебе обед собрала.
