В те дни15 Бретт передвигался по городу на старой отцовской машине. Он колесил по гололёду скудно освещённых городских улиц с на треть запотевшими и на две трети замёрзшими окнами, без подушек безопасности, без зимней резины, вообще без ничего, зато под оглушительную рок-музыку и на скорости под добрую сотню километров в час. Не всегда, конечно, но слишком часто. Сейчас всё это казалось Бретту удивительно везучим ежедневным спуском в жестяной коробке из-под конфет по крутой ледяной горке, усеянной каменными глыбами и другими жестяными коробками разных цветов и размеров. Сейчас это виделось Бретту чистой воды сумасшествием. Но тогда… Тогда эта была скромная плата за то, чтобы увидеться с Эми. Прикоснуться к ней, вдохнуть аромат её тела. Поцеловать. Поцеловать ещё. И, если повезёт, продолжать целовать дальше, неуклюже стаскивая одежду с неё и с себя, и стараться выкинуть из головы навязчивую, словно старый рекламный ролик, мысль, что с каждым движением, с каждым прикосновением его губ к её телу и её губ к его, с каждой рваным вдохом и выдохом, с каждым их стоном, жестянка с четырьмя колёсами, стоящая на улице, замерзает всё сильнее и сильнее. И всё меньше и меньше шансов до нескорой оттепели или ещё более неблизкой весны снова завести её двигатель16.
Они провстречались так почти два месяца. А потом ему дали стипендию в Государственном университете Урал Юга. Что и говорить, не самая престижная спальная зона и далеко не самый лучший университет. Но приглашение со стипендией было неплохим шагом вперёд в плане самостоятельности, и он, конечно, поехал. Последнюю неделю перед отъездом они провели, почти не выбираясь из постели. Хотели залюбить друг друга впрок. Или насмерть.
Бретт провёл в отчуждённом, бесчувственном одиночестве почти весь свой первый год в том университете. Он будто жил в искажённой реальности, в которой его мысли и музыка, неумолкающая в его наушниках во время одиноких прогулок, были реальнее окружающих его людей.
Не бросай меня здесь, идти сквозь время одному,
Без карты и дорожных знаков.
Не оставляй меня, мой путеводный свет,
Потому что я не знаю, где начать…
King of medicine17, мелодия, наверное, времён молодости его прадеда, была извечным спутником этих долгих серых дней. Главное здание университета было поглощено старым, заросшим и запутавшимся в самом себе парком. Оно тонуло в деревьях, спало беспробудным каменным сном среди лохматых клёнов и нечёсаных плакучих ив, которые то и дело роняли на прохожих капли, причудившегося им дождя. В первую его одинокую осень Бретту казалось, будто где-то там, среди бесконечных аллей этого старого университетского парка, есть одна, далёкая и всеми забытая, одна единственная аллея, пойдя по которой, можно почти случайно попасть на такую же покинутую и тенистую пешеходную тропу тихого соснового бора и выйти из него прямо к дому Эми. Старенькому коттеджу в два этажа красного кирпича под черепичной крышей, в котором она жила в те дни в пригороде их родной спальной зоны вместе с родителями.
Его оцепенение закончилось одним вечером. Стоял конец мая, а жара уже плавила крыши домов. Бретт вернулся с тренировки в университетское общежитие, где его ждал запечатанный «стакан» магнитопочты с обратным адресом Эми под штрих-кодом. Он зашёл в комнату, отвернул крышку «стакана» и вытряхнул на ладонь крошечный серый прямоугольник с блестящей полоской контактов. Достал свой плеер, выщелкнул из него карту памяти
