Именно в двадцать три года я и поступил наконец—то в театральный институт. Он уже назывался Академией театрального искусства.
Точнее будет сказать – когда я встретил ее, для себя еще не решил, буду ли туда поступать. Я лишь искал повод, существенный или не очень, для принятия этого решения.
Она сидела в харизматичном дворике рядом с приемной комиссией в окружении шести юных бандеросов. В руках двоих из них были гитары, на шеях платки, конские хвосты на затылках, прямо пик популярности фильма «Отчаянный», не иначе.
Я же в ту пору представлял собой скорее героя триллера «Семь» Брэда Питта, у которого обезглавили не одну, а четырех жен за год. По одной в каждый квартал.
Моя постоянная скорбь была вызвана полным сумбуром в желаниях и мыслях относительно планов на ближайшие пятьдесят—шестьдесят лет, апатией, сексуальным и спортивным переутомлением и усталостью от жизни в подвале театра—студии на Петроградской стороне города Санкт—Петербурга. Дело в том, что дома, сразу после того, как я бросил исторический факультет, промучившись там полтора года, изучив хаотичные и безответственные сексуальные связи первобытнообщинного строя и застряв на эпохе феодализма, меня пасла постсоветская армия в виде постоянных визитов добродушных омоновцев с повестками в руках.
Внутренне я уже проклинал выбранный способ «кошения» – другие решили свои вопросы более затратно с точки зрения денег, но зато эффективно и надежно. Мой способ состоял в оперативном спускании повесток в унитаз сразу же после извлечения их из почтового ящика. Надо было все—таки попробовать обзавестись ушибом головы в ту пору, когда в материнском загашнике еще водились деньги.
Последние четыре месяца я играл по восемь часов в день в пляжный волейбол. В близких к моему дому Озерках и на турнирах у Петропавловской крепости. В оставшееся время я изображал Сатану в театре—студии «Артефакт».
«Артефакт» был театром полулюбительским, произошедшим на базе самодеятельности Кораблестроительного института, именовался в народе, как правило, «артефаком» или «театром—факом» и славился разнородностью труппы, состоявшей из крепкого коктейля спившихся или сколовшихся вконец корифеев профессии и молодой поросли, получавшей крещение перед поступлением в институт.
Роль Сатаны в спектакле по бессмертному произведению Венички Ерофеева «Москва—Петушки» позволяла мне жить в этом театре и иметь некие основания для поступления в театральный институт ввиду того, что спектакль получил в городе неожиданный резонанс.
Именно благодаря этой роли на моем лице появилась устойчивая мина под названием «маска скорби и вселенского разочарования в человечестве как таковом», а поведенческим принципом стало неприятие очевидного.
Роль Венички в спектакле играл друг режиссера Виталик Морозов, а точнее будет сказать – самый пьющий из его друзей. Именно благодаря Виталику наш спектакль и получил широкую известность в театральных кругах.
За час до начала Виталик шатался по Большому проспекту и площади Льва Толстого, продавая билеты на спектакль со своим участием спешащим куда—то – куда угодно, но только не в театр – людям. С его стороны это было более достойным занятием, чем просто просить «добавить на пивко пять рублей». Получая деньги, он уверял потенциальных свидетелей своего триумфа: «Только обязательно приходите, слышите… Я вам все, все сыграю в чистом виде…»
