Траурная процессия отправилась в сторону кладбища – не торопясь, с остановками у светофоров, выбираясь из центра города. Мелкий дождик продолжал капать со вчерашнего дня. Листья уже покинули ветки деревьев, обнажив фасады зданий. Унылую картину, оживляли лишь яркие киноафиши. В кинотеатре «Ударник», как я успел заметить, шел новый французский фильм с Пьером Ришаром. Решил вечером повести Маргариту в кино – может быть простит.
Автобус свернул на проспект, пересекающий главную улицу, и поехал живее. Скоро были на месте.
На кладбище, я отделился от группы и пошел выполнять порученное задание. «Не нашего Гузия» нашел в компании копачей.
– Вот, как велели, все принес.
– Ребята, это вам, – понятно? – Гузий уважительно передал пакет с рыбкой одному из копачей, – приступайте к работе, он покажет где.
Когда мы прибыли на место, печальная церемония уже началась. Дождик прекратился, речи продолжились, звучала музыка. Духовой оркестр состоял из студентов института, но партию флейты исполнял заведующий кафедрой. Он стоял впереди на месте дирижера спиной к оркестру и взмахами пригубленной флейты показывал вступление и сильные доли такта. Играли неплохо – чисто и выразительно, но несколько примитивно, не было тонкости. Речи были лучше. Опытные педагоги умели говорить, как выяснилось, на любую тему и при разных обстоятельствах. Впрочем, говорили немного – основные слова были уже сказаны, как я догадался, в консерватории. Было чинно и благородно.
Объявили прощание, участники церемонии гуськом стали подходить к открытому гробу. За дело принялись копачи. Они закрыли гроб, ловко манипулируя ремнями, опустили его в заготовленную нами яму и столь же ловко и быстро закрыли могилу, организовав аккуратный холмик. Этим все и закончилась.
Подуставшая от церемонии публика побрела к выходу. Находящиеся в конце процессии педагоги стали, покуривая, грустно шутить. Кто-то заметил, что «можно бесконечно долго смотреть на три вещи: как горит огонь, течет вода и работают копачи на кладбище». Консерваторского Заратустру поддержал второй голос: «И ради этого стоит трудиться в консерватории». «Да, действительно, – продолжил третий, – радует, что наши страдания с лихвой окупятся на похоронах: и сыграют прилично, и скажут толково, и зароют красиво». Так, переговариваясь, вышли на центральную аллею кладбища, где участников траурной церемонии ждали автобусы.
Я, почувствовав радость освобождения, стал узнавать, какой из них отправляется по маршруту в студенческое общежитие, намереваясь привести себя в порядок и отправиться к Маргарите, уже представляя ее почти застегнутый халатик, и возможное развитие событий, которое позволит мне загладить вину за вчерашний конфуз. Но тут меня под руку прихватила властная женская рука. Миниатюрная Белла Юльевна, мой педагог по истории современной западной музыке, снизу вверх, но как всегда иронически, осматривала мою небритую физиономию:
– А Вам не в этот автобус. Вдова, узнав о Вашем деятельном участии в подготовке похорон, хочет, чтобы Вы непременно присутствовали на поминках. Она ждет! – Белла Юльевна потащила меня к нужному транспортному средству, которое было уже заполнено педагогами.
– Но мой вид не совсем подходит: не брит, одет по-рабочему. Могу испортить церемонию, быть диссонансом в преподавательском коллективе, – попытался ухватиться за спасительную соломинку и как-то вырваться из цепких рук специалиста по «нововенской школе».
