– Не помню я деталей!.. – устало повторил он. – Но даже сейчас я вижу перед собой его лицо. Понимаете, у этого типа есть характерная черта. Вообще-то говоря, нос у него длинный и тонкий, но книзу, – Борис Владимирович поднял свои толстые ручки и тронул себя за кончик носа, – книзу он расширяется этаким мясистым треугольничком…
Смирнов встал. Он прошелся по кабинету, остановился перед часами, постоял так минуту, опустил руку и, вздохнув, вернулся к столу.
Опять некоторое время в комнате было тихо. Смирнов молчал сосредоточенно и, как казалось Окуневу, разочарованно.
– Я понимаю! – с отчаянием сказал Окунев. – У вас есть право сомневаться в том, что я рассказал…
– Да нет, Борис Владимирович! – поспешно прервал Смирнов. – Я ни в чем не сомневаюсь. Я вот вас о чем попрошу… – Он открыл ящик, вынул стопку бумаги и протянул ее Окуневу. – Присядьте вон за тот столик у окна и напишите все, о чем вы мне рассказали, и все, что дополнительно припомните.
– Ка-а-к? – Рот Окунева округлился, и на лице появилось выражение такого искреннего возмущения, что Смирнов невольно улыбнулся. – Что ж, товарищ полковник, значит, нет на земле такого учреждения, чтоб без бумажек, без бюрократизма? Обязательно канцелярщина?
– Порядок! – улыбнулся Смирнов. – Во всем должен быть порядок, Борис Владимирович. А я, чтобы не мешать вам, займусь пока своими делами.
Смирнов вышел. Где-то неподалеку стрекотала пишущая машинка. Домовито гудел лифт. Окунев покачал головой, потянулся к письменному прибору, взял ручку, расправил лист бумаги и принялся добросовестно заполнять страницу крупным почерком, в котором все буквы «б» имели лихие хвостики, загнутые наверх, а «с» напоминали улитку.
Смирнов пришел минут через сорок, а Окунев все еще сражался со словом «который» – просто немыслимо было написать строчку, чтоб не пришлось применять это слово минимум три раза. Наконец, заменив часть «которых» словом «данный», толстяк расписался и со вздохом облегчения протянул Смирнову пачку листков.
– Как вы думаете, товарищ полковник, можно будет поймать данного мерзавца?
– В нашем деле загадывать нельзя! – буркнул Смирнов, проставляя номера на страничках. – А поймать надо! Ну, так… Позвольте теперь, Борис Владимирович, поблагодарить вас за помощь.
– Полноте! – с возмущением перебил Окунев, встал и прошелся, одергивая на себе смятый пыльник детскими, суетливыми движениями. – Хорош бы я был, если бы…
– Ну, в таком случае давайте попрощаемся! – улыбнулся Смирнов, и лицо его на мгновение вдруг показалось Окуневу таким открытым и добродушным, что он с сожалением подумал: «Вот сейчас бы и начать разговор!» Но они уже стояли на пороге, и Смирнов жестом, вежливым и одновременно холодным, распахивал перед посетителем дверь…
– Да, простите, еще один вопрос, Борис Владимирович! – задержался на пороге Смирнов. – Вы ведь человек семейный?
– Жена, двое детей – сын и доченька. Но, товарищ полковник! – обидчиво заметил Окунев. – Я человек взрослый и понимаю, о чем можно разговаривать в семье и о чем не следует.
– Ну, желаю вам всего хорошего и еще раз благодарю!
Окунев вышел. Смирнов вернулся к столу, снял трубку телефона, назвал номер и сказал:
– Вышел от меня. Пусть Соловьев идет к седьмому подъезду.
Окунев спускался в лифте. Он чувствовал себя разбитым, начинала болеть голова. Выйдя из подъезда, Окунев остановился, прикидывая, как быстрее добраться домой, на Пресню, и решил ради такого случая не пожалеть денег на такси. Устало размахивая шляпой, утратившей всякую форму, и по-медвежьи переваливаясь, он добрел до стоянки такси, повалился на сиденье и назвал свой адрес.
