– Да, за использование сыскной собаки-ищейки вы платили, – согласился дежурный.
– А толку? Это как понимать? Там мазурики облегчают, тут – полицейские. Это кто же разрешил трудовой народ с двух концов грабить? Свобода сейчас или не свобода?
Отделавшись кое-как от надоедливой посетительницы, дежурный пригладил напомаженные бачки и выдавил любезную улыбку.
– Прошу, господа. Кто следующий?
С дивана поднялся благообразный старик в вицмундире.
– Присаживайтесь. Чем могу быть полезен? Кража?
– Убийство, – глухо сказал старик и закашлялся. – Дочь убили.
– Да, да, такое несчастье! А где это произошло, в Хамовниках или в Марьиной роще?
– В «Эрмитаже».
– В «Эрмитаже» на этой неделе у нас зарегистрировано два убийства. Простите, как ваша фамилия? – Дежурный начал быстро перелистывать толстую книгу, лежащую перед ним на столе.
Я вышел в коридор. По лестнице спускался красногвардеец.
– Где можно найти товарища Сухорукова?
– Да я не из тутошних, – ответил он. – Вы в дежурку зайдите, там скажут.
Но в дежурную комнату возвращаться мне не хотелось. Я ткнулся в первую попавшуюся дверь, и меня оглушил пулеметный стрекот машинок.
– Господин гимназист, сюда нельзя, – обернулся сидевший спиной к двери писарь с выложенным на лбу локоном. – Посетителей принимают внизу.
– Мне нужен Сухоруков.
– Сухоруков? – Писарь выпятил нижнюю губу. – А где он числится? Есть у нас, к примеру, статистический отдел, счетный стол приводов, хозяйственная часть, отдел розыска… Много чего есть. – Он торжествующе посмотрел на меня, получая видимое удовольствие от сложности структуры учреждения, в котором он работает.
Обойдя еще несколько комнат и уже потеряв всякую надежду разыскать Виктора, я носом к носу столкнулся с ним в коридоре.
– Пошли ко мне.
Кабинет Сухорукова оказался небольшой комнат кой, вернее частью комнаты, перегороженной деревянной стенкой.
– Ну, что собираешься делать?
С таким же успехом этот вопрос я мог задать сам себе. Действительно, что я собираюсь делать?
– Еще не знаю. Наверно, в Ростов к Вере уеду.
– Хороший город. Солнечный. – В голосе Виктора мне почудилась ирония. – Это что, вся наша «большевистская фракция» решила на юг смотаться, подальше от греха? Очень благоразумные мальчики.
– Ну это ты брось.
– А что? Может быть, попробуем?
Виктор скинул куртку и засучил рукава рубашки. В гимназии у нас было повальное увлечение французской борьбой. Я считался чемпионом класса. Но с Сухоруковым мне еще бороться не приходилось. Я втянул голову в плечи, расставил ноги и…
– Алле гоп!
В следующую секунду я беспомощно забарахтался в руках Виктора. Прием назывался двойным нельсоном. Я напряг бицепсы, пытаясь разорвать кольцо рук, но безуспешно. Шершавые ладони, сплетенные вместе, все сильней и сильней нажимали сзади на шею.
– Сдаешься?
– Сдаюсь, сдаюсь, дубина ты стоеросовая! – взвыл я.
– То-то, – ликовал Виктор за моей спиной. – А ругаться вслух побежденным не положено, они только про себя ругаются. Проси пощады, презренный!
Для просьбы о пощаде существовала освященная многими поколениями гимназистов формула, и я неохотно забубнил:
– О могущественнейший из могущественнейших (брось, Витька!), о сильнейший из сильнейших, о справедливейший из справедливейших, о умнейший из умнейших (послушай, ты мне шею свернешь), признаю тебя победителем в честном бою и обязуюсь свято, не жалея живота своего, выполнять все, что ты прикажешь или просто скажешь. А если не исполню, то пусть мне устроят темную или наплюют на самую маковку, и пусть я, клятвопреступник, сделаюсь классным надзирателем за грехи мои. Все. Пусти!
