Однако самое неприятное крылось во втором снимке, точнее, в подписи к нему, приведенной газетой! На нем Сильвия стояла перед скамейкой в парке, на которой в приступе хохота в профиль развалился молодой человек в красиво нахлобученной на голову шляпе, сам откинувшись назад, но при этом выпятив вперед выступающую челюсть. Внизу пояснялось, что миссис Кристофер Титженс, муж которой находился во фронтовом госпитале, рассказывает сыну и наследнику лорда Бергема занятную историю! Очередному мерзкому и извращенному финансовому воротиле из высших слоев общества, помимо прочего владеющему газетой…
Когда Титженс, выписываясь из госпиталя, смотрел на снимок в обветшалом, облезлом приемном покое, его на миг мучительно поразила мысль, что этот бульварный листок, если учесть подпись, в действительности вонзил в Сильвию нож… Однако иллюстрированные издания не вонзают ножи в блистающих в свете красавиц. Они бесценны для фотографов… Но тогда получается, что эти сведения предоставила сама Сильвия, желая вызвать волну комментариев по поводу контраста между ее веселыми спутниками и утверждением о пребывании мужа в госпитале на фронте… До Титженса дошло, что Сильвия вышла на тропу войны… Однако он выбросил все это из головы… И хотя его жена представляла собой поистине восхитительную смесь непревзойденной прямоты, поразительного бесстрашия, откровенного безрассудства, изумительного великодушия и даже доброты, что совершенно не мешало оставаться ей бесчеловечно жестокой, больше всего ей все же нравилось выказывать по отношению к мужу, войне и общественному мнению презрение… хотя нет, какое там презрение – циничную ненависть… Даже в ущерб интересам их ребенка! В этот момент Титженс осознал, что на картине, только что представшей перед его мысленным взором, Сильвия стояла прямо и внимательно, немного шевеля губами, смотрела на цифры, расположившиеся вдоль блестящей ртутной нити термометра… Тогда их дитя заболело корью, и температура повысилась до уровня, о котором Титженс на тот момент не осмеливался даже думать. Это случилось в доме его сестры в Йоркшире, доктор тогда не решился взять на себя ответственность, и Титженс до сих пор ощущал тепло маленького, похожего на мумию тельца. Он закрывал голову и лицо малыша фланелькой и опускал теплое, хрупкое, пугающее тельце в сверкающую воду, покрытую дробленым льдом… А Сильвия все стояла неподвижно и прямо, едва заметно двигая уголками рта: столбик термометра на глазах полз вниз… Так что Сильвия, стараясь жестоко ранить отца, вполне возможно, даже не думала причинить вред сыну. Ведь для ребенка не может быть ничего хуже матери, пользующейся репутацией гулящей девки…
– Сэр, как по-вашему, – сказал стоявший у стола сержант-майор Коули, – может, отправим к старшему повару-сержанту части посыльного сообщить, что новобранцев придется накормить ужином? Второго можно отправить в штаб со Сто двадцать восьмым. Ни тот, ни другой в данный момент здесь не нужны.
Второй капитан все говорил и говорил, но не о Сильвии, а о своем потрясающем дядюшке. Титженс никак не мог взять в толк, что же он намеревался этим сказать. Второго посыльного он хотел отправить к интенданту с докладной запиской о том, что если штаб части не пополнит запас свечей для фонарей с маскировочными шторками для нужд его канцелярии, отправив их обратно с гонцом, то он, капитан Титженс, командир Шестнадцатого резервного батальона, поднимет вопрос в целом о тыловом снабжении вверенного ему подразделения перед штабом всей базы.
