Конспираторы - страница 21

… Я шел, оглядываясь по сторонам, в лунатическом состоянии. Камеры хранения тогда находились в зале ожидания, справа от входа. Моя была во втором ряду, так что я был отгорожен от толпы первым рядом. Дважды набирал код, ошибался… Дверца открылась. Там лежал обычный пакет в советской почтовой бумаге, перевязанный бечевкой. Довольно объемистый. Без надписей. Разумеется, распечатал пакет, я уже дома. И мне достались настоящие сокровища… Не буду их перечислять, но там было короткое непонятное письмо, явно зашифрованное, адресованное, естественно не мне, а закрытому члену «Центра», подписанное загадочными инициалами. Много позднее, я узнал, что за ними скрывался Борис М. Закрытого члена найти было невозможно (они стали обнаруживать себя лишь в 1991 году, после путча), я вышел на него только в начале эпохи гласности, через С.Е., открытого представителя «Центра», отсидевшего пять лет. Самого же таинственного подпольщика я увидел несколько лет спустя. Люди из подполья ужасно всего боялись, они получали материальную помощь, что было отнюдь не лишним, и за эти контакты можно было схлопотать срок от пяти до семи лет. Кажется, некоторые так и остались в подполье навсегда.

До сих пор не могу понять, как Солженицыну через Наталью Столярову (кстати, последнюю любовь Бориса Поплавского) и Вадима Андреева (сына Леонида Андреева) удалось переправить на микропленках – через Москву! – все свои сочинения, в том числе «Архипелаг»! И быть высланным в полном здравии и рассудке! Человек, за которым охотились сотни – смог сделать все, что хотел: теленок, в конце концов, повалил дуб! Плохо работали товарищи во главе с Кремлем внутри страны – жирная двойка! Ловили не тех, сажали не тех, только устраивали международные скандалы. А почему-то за кордоном – талантливо!

От Габи я получил адрес «Центра» и персонально Бориса, и тогда началась наша переписка (конечно, не по почте), иноземцев приезжало все больше, переправить письмо ничего не стоило. Позднее я понял, что даже Габи, при всей своей легкомысленности, мне не до конца доверяла, но сообщила в Центр мои координаты. Я дал понять, что пакет попал по назначению, а «Центр» необъяснимым образом навел справки и понял, что это не провокация. Подставных адресов и квартир тогда было очень много. Раз в несколько месяцев я стал получать пакеты, сначала через камеры хранения, потом почти открыто, в какой-нибудь кафешке.

Что меня подвигло на это? Не знаю. Скорей всего не столько политика, сколько страсть к приключениям. Нет, это не совсем так. Возможно, пусть это прозвучит высокопарно, моя страсть по «мировой культуре», по разрушению запретных границ и отвращение к тем монстрам, что попадались на каждом шагу?! Чувство отвращения к системе? Нет, не так. Мир был метафизически безнадежен, он прогнил насквозь, мы хотели все изменить. Но мы заблуждались: мировой абсурд мы приписывали исключительно его советской инкарнации. Конечно, у нас было хуже, но безумие западного мира мы еще не понимали.

Наша большая семья относительно благополучно прожила страшные времена, а после войны хорошо работающие технари, которые не лезли в политику, с особыми проблемами не сталкивались. У отца было три старших брата – два из них намного старше двух меньших. Один воевал у Колчака, потом куда-то исчез, в семье это тщательно скрывали. При том он умудрился народить немало потомков. Дед по отцу, в начале века переехав из деревни с красивым названием Спас-Коркодино, стал сначала рабочим Путиловского завода, а через несколько лет открыл собственное дело. В Мировую войну был призван рядовым, дослужился до унтер-офицера, потом до фельдфебеля и получил Георгиевский крест. Гражданская война его как-то миновала: не желая воевать, он скрылся в деревне. В 1920-е годы открыл в Питере ресторан, сначала один, потом другой, пивной на углу Фонтанки и Московского проспекта, на первом этаже полукруглого здания: он приносил доход. Году в 29–30-м нэпманов замели, их сажали в камеры по тридцать человек, кормили селедкой и не давали пить. Потом вызывали на допрос: