Конституционно-правовые проблемы формирования миграционной политики - страница 23

Р. Льюис и Р. Роулэнд утверждают, что основные миграционные потоки в СССР были следствием осуществления индивидуальных устремлений. Миграция, как они полагают, была в основном добровольной и в значительной степени неорганизованной.[98] Быстрая индустриализация привела к радикальному перераспределению советского населения – но на основе свободной миграции, а коллективизация, голод и войны хотя и сорвали с места массу людей, но этот процесс не предусматривался планами правительства. Таким образом, пусть власть и оказывала некоторое влияние на миграцию, преобладали в советский период ничем не стесняемые передвижения населения.[99] Правда, эти авторы признают наличие в СССР принудительной миграции людей, осужденных по политическим мотивам и за уголовные преступления, а также призванных в армию; но в целом они в своей трактовке советской миграции явно отдают предпочтение «агентам», а не «структурам». Более того, хотя сейчас мы имеем дело с настоящим «кризисом перемещений», т. е. резким увеличением числа недобровольных мигрантов, Роулэнд не хочет отказываться от своих первоначальных положений. В частности, объясняя тот факт, что нарастание в конце 80-х – начале 90-х гг. миграции в Россию было, в первую очередь, следствием притока русских из южных республик, он заостряет внимание на подъеме образовательного уровня мусульманских народов СССР, за счет чего они в большем объеме, чем прежде, могли поставлять на рынок труда квалифицированную рабочую силу, и это снизило потребность в русских.[100] В своей работе (1979 г.) Р. Роулэнд и Р. Льюис даже предвосхитили позднейший всплеск миграции в Россию и ошиблись лишь в том, что в действительности источником притока из южных республик стали не столько этнические русские и русскоязычные, сколько представители их титульных национальностей.

Б. Мичнек и Д. Плейн в своем истолковании тенденций постсоветской миграции также отдают предпочтение «агентам». Для периода 1989–1992 гг. они отмечают четыре важных изменения в миграционном процессе:

– повышение относительной мобильности старших возрастных групп в составе работающего населения;

– усиление значимости миграции из города в деревню;

– концентрацию этнических групп по своим «родинам» в пределах бывшего СССР;

– увеличение доли женщин среди нерусских мигрантов.[101]

Но эти тенденции они рассматривают не как результат перемещения отдельных общностей под давлением «структурного» фактора, а как совокупность индивидуальных реакций на «экономический шок». С их точки зрения, стоит только начать анализировать исторические тренды и стандартную модель «выталкивание – притяжение», как сдвиги в миграционной системе бывшего Советского Союза становятся вполне предсказуемыми. А вот теории вынужденной миграции и репатриации они определенно отвергают.[102]

Этот подход интересен тем, что он позволяет увидеть связь между нынешней миграцией и возвратным движением русских в Россию, начавшимся задолго до середине 80-х гг.,[103] т. е. до того, как открытые этнические конфликты стали чуть ли не первопричиной политических и социальных изменений. И, напротив, он не дает превращать государство чуть ли не в единственного реального агента социального действия – раз с помощью этого подхода так хорошо удается выявить роль миграции в чисто индивидуальных стратегиях социальной мобильности.

Структурный фактор («выталкивание» русских и русскоязычных из бывших республик в ходе формирования этнократических государств) доминирует в первых объяснениях феномена постсоветской миграции. Затем ученые обращаются к «агентам» и уже им приписывают главную роль в изменении миграционных потоков. Поскольку с 1992 г. основными территориями исхода становятся республики Центральной Азии – государства с относительно слабой этнополитической напряженностью, но зато, по сравнению с Россией, стагнирующие в экономическом отношении, – аналитики все более склонны видеть причину миграции в индивидуальных решениях, причем принятых, в первую очередь, по экономическим соображениям.