Умаявшись спорить, но и получив бескорыстное удовольствие от знатного торга, продавцы расстались с десятком «ливийцев».
Конь, доставшийся Лобанову, красотой не блистал – темно-пепельного цвета, с длинными передними бабками и вислым задом. Однако этот изъян означал мягкую для всадника переступь, что в дальней дороге ценится куда больше, чем гордая стать. Сергий, не мудрствуя, назвал своего коня Пеплом.
– А хватит ли нам десятка? – рассуждал Лю Ху по пути в ксенон, похлопывая по шее чагравую покупку. – Если вы так спешите, надо вести с собою по два-три подсменных коня каждому из нас, чтобы пересаживаться в дороге.
– Десятка, конечно, маловато будет, – кивнул Гефестай, – но здесь кони дороги. И порода не та. Нам крупно повезло, что застали этих ливийцев. А вот в Парфии надо будет прикупить еще столько же – там лошади и дешевле, и подойдут лучше. Не забывайте, нам еще через горы перебираться. Плавали – знаем!
– И все же зря вы отказались от наших денег, драгоценные мастера, – попенял Го Шу. – Заплатили бы хоть за седла…
– Сложимся еще, не волнуйтесь! – успокоил ханьцев Чанба.
Конюшня при ксеноне была пуста наполовину, так что и люди устроились, и лошадей устроили. Купленные по дешевке седла – воинские, четырехрогие, какими пользовались легионеры, – отнесли в «номера». Там же сложили оружие. Ханьцы не носили мечей, имея при себе здоровенные кинжалы цин-люй почти в локоть, с клинком, похожим на скрипку, и с рукояткой в виде женской фигуры. Кинжалы философы не снимали с пояса, когда находились в городе. На природе они не расставались с тугими луками и колчанами, полными стрел. Лучше всех стрелял И Ван – он специально упражнялся в метании стрел, чтобы не убить врага, а ранить, ибо учение Будды отвергало причинение смерти.
За делами, за дневной нервотрепкой и беготней Сергий и не заметил, как завечерело. Однако гостиница не погрузилась в тишину и сонное оцепенение.
Деревянные ворота под аркой заперли, а во внутреннем дворике царила праздничная суета. Для начала Клонария торжественно разожгла очаг, запалив ветки оливковых и лавровых деревьев и побросав в огонь засохшие цветы. Горящие ветки громко потрескивали, и все – и слуги, и постояльцы, – радовались. Хорошая примета!
– Вообще-то, разжигать очаг полагается отцу семейства, – заметил придирчивый Искандер.
– Дополнительную заповедь тебе даю, – пропел Эдик, – «Не занудствуй!» Ты погляди на Клонарию, грэкус. Чем не глава семьи?
А Клонария приступала к важному обряду – сжиганию сложной и странной очистительной смеси, приготовленной весталками из крови коня, коего закололи в честь Марса в октябрьские иды, из пепла сожженного в день Фордилиций еще не родившегося теленка и бобовой соломы.
Когда вонючая мешанина сгорела, хозяйка ксенона принесла жертву Паллес – корзинку проса, любимого богиней злака, просяные пирожки и горшочек простокваши.
Четыре раза подряд Клонария отпила молока, приговаривая:
– Прости, фэ, грешки мои, о, Палла! Благослови сей дом, фэ, и всех, кто проживает в нем временно или постоянно! Отведи, фэ, прочь хвори и напасти! Будь добренькой, фэ!
Пока хозяйка договаривалась с богиней, проворные рабы натащили кучу соломы.
– Поджигайте! – важно велела Клонария. И первая показала пример – грузно перепрыгнула через очищающий костер.
Поскакали гости-сирийцы, едва не подпалив длинные одеяния, а потом Эдик, схватив за руку Наннион, побежал на огонь. Взвизгнув, служанка прыгнула в паре с Эдиком.
