– Лидия Степановна, – вежливо проблеял очкарик (голос у него оказался неожиданно тонким). – Скажите, пожалуйста, а Валерий Анатольевич на меня сильно ругается?
«Хм, знать бы еще кто ты такой, мил человек», – подумала я, – «а также, куда девался не к ночи упомянутый Валерий Анатольевич…». Но вслух дипломатично ответила:
– Ну, вы же сами знаете, какой Горшков…
– Да-аа-а, – вздохнул очкарик и от избытка чувств так дернул подтяжку, что она смачно шлепнула его по впалой груди. Очкарик жалобно ойкнул и подскочил.
Я изобразила сочувствие и ждала, чем все это закончится.
– Лидия Степановна! – приложил руки к груди очкарик, – я вас очень прошу! Нет, я вас умоляю! Передайте, пожалуйста Валерию Анатольевичу вот пока это, – очкарик сконфуженно протянул мне небольшой сверток и горячо зашептал:
– Здесь триста рублей. Пересчитайте, пожалуйста. Остальные я отдам через полтора-два месяца. Я обязательно всё отдам. Клянусь!
– Да я-то вам верю, верю, – похлопала очкарика по плечу я, забирая деньги. – Но что подумает Горшков. Ну, вы же понимаете…
– Лидия Степановна! – чуть не подпрыгнул очкарик и так рванул подтяжку, что она чуть не оторвалась, – Прошу вас, заступитесь перед супругом! Вы же знаете, Линьков никогда слово не нарушает! Да! Не нарушает! Я лишь прошу подождать.
Очкарик еще что-то взволнованно вещал, клялся и божился, что все будет хорошо и Линьков не такой. Я так поняла, это он отдал Горшкову то ли долг, то ли взнос. Знать бы еще, что лидочкин супруг с этим буратиной на подтяжках мутит. Но в любом случае, это особого значения не имеет. И денег этих Горшкову не видать.
Я сунула сверток в карман и мстительно ухмыльнулась. Очкарик, истолковав мою улыбку как жест толерантности и безусловной поддержки, еще немного посотрясал воздух и, наконец, ретировался. А я бросила грабли, схватила какой-то кусок шланга из кучи мусора и, водрузив его на плечо для производственной конспирации (как учил меня Иваныч), пошла искать Тоню.
Сперва нужно вернуть деньги за лоферы…
А вот дома меня уже ждали.
В комнате за столом сидели Горшков с мамашей и пили чай.
Мадам Горшкова, и по совместительству лидочкина свекровь, была неожиданно видной розовощекой дамой с решительно сдвинутыми бровями. Следы былой красоты не могли испортить даже крашенные хной химические завитушки, ни чрезмерно-голубые тени на веках.
В комнате царил форменный разгром: вся мебель сдвинута, какие-то чемоданы, коробочки и узлы заполняли почти все и так небольшое пространство. Горшков, бледный и растерянный, смотрел куда-то перед собой остолбенелым взглядом. Когда я вошла, он уронил ложку.
– О! Гость в дом – хозяевам радость! – гостеприимно воскликнула я и обозначила улыбку. – Добрый вечер, добрый вечер, гости дорогие!
– Лидия, не фиглярствуй, – поморщилась свекровь. – У нас к тебе серьезный разговор.
– Как неожиданно! – всплеснула я руками, – Представьте себе, у меня к вам тоже.
– Лидия, твое поведение крайне возмутительно, – проигнорировала мои слова свекровь. – Ты как себя с мужем ведешь?! Ты что это себе позволяешь таким тоном разговаривать?! Да еще на глазах у соседей. Что люди скажут?! Ты что, хочешь всю карьеру Валерию сломать? Он кандидат в члены партии, а ты, ничтожество, тут такие скандалы устраиваешь!
Я аж опешила от такого напора.
– Что, Лидия, забыла уже, как мы тебя от дурдома спасли! Одели, обули! На работу устроили! А ты? Вся твоя благодарность – в подлости! Мерзость какая! Пригрели змеюку на груди!
