– Штрейкбрехер! Сволочь! Слезай с платформы – убивать ща тебя будем!
Вижу – влип. Был бы то один-два – может и отбился бы. Три-четыре – тут ствол уже нужен. Ствола, к слову, нет. А тут – сотня на меня несётся!
И до корабля не добегу – с трапа за ноги стащат.
Вскакиваю на конт и руками машу – мол не убивайте, дайте слово сказать.
Остановились. Платформу в тесное кольцо взяли.
– Мужики! – Машу руками над головой: – Пилот я! Рейс горит! Вот сам и взялся!
Не работает – толпа ворчит недовольно и несколько рук к конту тянутся – а ну как качнут, грохнусь же, а тогда всё – затопчут.
– На фрахте я! – Продолжаю надрывать горло: – Я и не знал, что у вас тут такое.
Впустую – толпа крови жаждет, да и оратор тот, в костюме, на ящики залез, в меня пальцем тычет, да про предательство интересов трудящихся поёт. И так складно – его послушать, так я агент капитала, того самого, с большой буквы «К». И прибыл я сюда только затем, чтобы всё здесь испоганить и разрушить – до основания самого.
Мне, его речи, понятны яснее ясного – распалить народ, указать жертву, а как кровь прольётся, то тут он на коне будет – нет ничего хуже, когда толпа кровь почует. Вот только кровь та – моя, а я к своей весьма бережно отношусь. Да и сыграть роль ступеньки, в карьере очередного говоруна, желания нет.
Осознал я, значит всё это, да как на меня накатит! Это что же – мне вот тут, на потеху болтуну очередному, жертвенным барашком быть?!
А вот хрен тебе!
Перед глазами, от злости, даже муть повисла – зеленоватая такая, да руку, левую, в районе запястья, как холодом обжигает. Отступаю на край контейнера, разбегаюсь и, со всей силы, прыгаю – прямо на этого, в костюме.
Наверное, облегчённая гравитация в ангаре том помогла – до него метров тридцать было. А может и злость – это я, сам удивляясь результату, тогда решил.
Долетел – точно перед ним на край ящика ногами стукнулся – оратор аж рот от изумления открыл. Сказать он что-либо не успел – а ему моментом в брюхо и в морду, оскаленную, сунул. Со всей пролетарской злостью воткнул – он так, с открытым ртом, и с гораздо меньшим количеством зубов, куда-то за ящики улетел.
А я?
А что я?
Спрыгнул вниз – гляжу кусок трубы торчит. Схватил его и на толпу – всё одно убивать будут, так чего ж не повеселиться?
Прыгаю к ним, а народ-то – отступает. И резвенько так – прямо коридор от меня к кораблю протянулся. Заманивают? Хотят, чтобы я расслабился, а они мне на спину и прыгнут? Ну уж нет – трубу перехватил и на них.
Опять отходят – глаза круглые, шепчут что-то, да на меня показывают.
Из толпы один отделяется. Дедок – седой весь. Руки пустые вперёд выставляет, мол мирный я.
Ага. Знаю я таких мирных.
Гляжу – бормочет он что-то. Прислушиваюсь.
– Ты, – говорит старик, держа руки перед собой: – Не серчай. Не со зла мы. Не знали, что ты – меченый. Иди своей дорогой, зла на нас не держи.
– Что? – Помахиваю трубой: – Нешто отпускаете?
Он молча кивает, и вся толпа ещё шире раздаётся. В такой ситуации меня дважды просить не надо – рысью к кораблю, люком хлоп, и в кресло падаю. С трубой в обнимку.
Вырвался. Отсюда им меня не выцарапать – тут резаки нужны.
Только я трубу отложил – а из ворот, тех самых, что всё это время распахнуты были, толпа полицаев. И – пошла потеха! Вовремя я в корабль убрался.
Как всех грузчиков упаковали – ко мне офицер подошёл, типа убедиться, что у меня всё в порядке. Отвечать я не стал – рот у меня от банки пива отлипнуть не мог, только рукой махнул – мол нормально всё. Он тоже – как руку увидел, так глаза выпучил и быстро-быстро назад, из ангара, значит. А стоило только воротам закрыться, как мне сигнал пришёл – взлёт дают. Меня, как вы понимаете, дважды просить не надо было – стоило замкам раскрыться, по газам и ходу оттуда.
