Снова наступило долгое молчание. Он ждал, его сердце билось учащенно, словно от страха.
– Ну? – наконец спросил он.
Мэри повернулась к нему и, взяв его руку, поднесла ее к губам.
И до и после женитьбы у Рэмпиона было много случаев восхищаться этими взращенными богатством добродетелями. Именно Мэри заставила его отказаться от всякой мысли о преподавании и довериться исключительно своим талантам. Уверенности у нее хватало на двоих.
– Чтобы я вышла замуж за школьного учителя! – возмущалась она. И она настояла на своем: она вышла замуж за драматурга, который не поставил ни одной своей пьесы, если не считать благотворительного базара в Стэнтоне-на-Тизе, за художника, который не продал ни одной своей картины.
– Мы будем голодать, – предсказывал он. Призрак голода преследовал его: ему слишком часто приходилось видеть голод лицом к лицу.
– Чепуха! – отвечала Мэри, непоколебимо уверенная в том, что люди не умирают голодной смертью. Никто из ее знакомых никогда не голодал. – Чепуха! – И в конце концов она поставила на своем.
Главным препятствием, из-за которого Рэмпион так неохотно соглашался вступить на этот неверный путь, являлось то, что это можно было сделать только на деньги Мэри.
– Я не могу жить за твой счет, – сказал он. – Я не могу брать у тебя деньги.
– Ты и не берешь у меня деньги, – возражала она. – Просто я вкладываю в тебя капитал в надежде получить хорошие проценты. Год или два ты будешь жить за мой счет, а зато до конца жизни я смогу жить за твой счет. С моей стороны это просто выгодная сделка.
Ему оставалось только рассмеяться.
– К тому же, – продолжала она, – тебе придется жить за мой счет очень недолго. Восемьсот фунтов – не бог весть какие деньги.
В конце концов он согласился взять у нее восемьсот фунтов взаймы под проценты. Он сделал это неохотно, чувствуя, что этим он как бы изменяет своему классу. Начинать жизнь с восемьюстами фунтами в кармане – это было слишком легко, это значило уклоняться от трудностей, пользоваться незаслуженным преимуществом. Если бы не ответственность, которую он чувствовал перед своим талантом, он отказался бы от денег и либо рискнул бы предаться литературе без гроша в кармане, либо пошел бы по проторенной дорожке педагогической деятельности. Согласившись наконец взять деньги, он поставил условие, чтобы Мэри никогда не прибегала к помощи своих родных. Мэри согласилась.
– Не думаю, впрочем, что они очень стремились прийти мне на помощь, – добавила она со смехом.
Мэри была права. Как она и ожидала, ее отец пришел в ужас от этого мезальянса. Поскольку дело касалось отца, Мэри отнюдь не угрожала опасность разбогатеть.
Они поженились в августе и немедленно уехали за границу. До Дижона они доехали по железной дороге, а оттуда пошли пешком на юго-восток, к Италии. До тех пор Рэмпион никогда не выезжал из Англии. Чужая страна была для него символом новой жизни, новой свободы. И сама Мэри была для него столь же символически необычайна, как Франция, по которой они путешествовали. Кроме уверенности в себе, в ней было удивительное, непонятное ему безрассудство. Маленькие происшествия производили на него глубокое впечатление. Взять, например, тот случай, когда она забыла свои запасные башмаки на ферме, где они провели ночь. Она обнаружила пропажу только в конце следующего дня. Рэмпион предложил вернуться за башмаками. Она и слышать не хотела об этом.
