Корабельщик - страница 38

“Мир изменчив, он никогда не походит сам на себя, если глядеть на него с высоты Солнца. А этот сын самой Тьмы видел многое, как и дочь его – Луна. Глядя на мир с разных боков, они могут сравнивать впечатления, делясь ими в редкие по людским меркам моменты слияния. Что для них человек? Они не замечают его, даже когда ночь взрывается огнями фейерверков – ведь остались еще в недрах полумертвого космического тела, давно растратившего свой жар, редкие капли огня, словно в попытке напомнить о себе рвущиеся в небо. Пройдет еще немного времени, и застынет магма, иссякнет интерес Солнца, уже сейчас равнодушного к игрушке своей дочери. Слишком коротка и недолговечна оказалась их любовь, и льды наползают на мир, словно сытые моржи на каменистый берег моря. Там, где еще на памяти наших предков снег приходил на три-четыре месяца в год, он теперь лежит по восемь-девять, а там, где от зноя плавились камни, ныне лишь размываемые дождями пески напоминают об этом”.

Максим отодвинул древний том. Он уже давно понял, что его родина в действительности – очень суровое и малопригодное для жизни место, а теперь автор трактата подвел под его мнение научную основу. Перейдя к последним страницам книги, Максим наткнулся на графики температуры, наблюдавшейся в разных местностях на протяжении последней сотни лет. “Стоило ли так витиевато рассуждать о простых и разумно толкуемых в терминах науки явлениях? – подумал он об авторе, некоем Модесте Капитонове. – Как будто не ученый труд листаешь, а поэму о природе”. Он подкрутил фитиль лампы, отодвинув границу светлого круга, в котором находился, и вновь принялся читать, открыв начало раздела “Подземная активность и светила”:

“Будучи напрямую связанной с благоволением Солнца и Луны, а также прародительницы их Тьмы, погода чувствует всякое охлаждение с их стороны, даря в неурочное время снега и метели. К примеру, многолетние измерения границы льдов выявили их неуклонное сползание к югу. Тепло недр, очевидно, также зависит от расположения Солнца, поскольку уже не так активно противостоит похолоданию, все реже одаряя жителей проливами магмы и горячими источниками…”

В кармане брякало полталера, и он зажал их в кулаке. Звезды только недавно пропали на синеющем небе, которое быстро, неотвратимо осветлялось братом Солнце.

Максим свернул с Восстания на Совиную, покосясь на свое отражение в заиндевевшей витрине обувной лавки, и едва не наткнулся на столб, чем вызвал усмешку прохожего. Хорош бы он был, добавив к вчерашней ссадине новую.

Многие уже покинули квартиры и торопились на службу, подняв воротники и глубоко засунув руки в карманы плащей. Из ртов пешеходов вырывались облачка пара. Тарахтели механические повозки, подскакивая на дорожных выбоинах. Сердце Максима на секунду сбилось с ритма, когда в просвет улицы 5-го Мая он увидел угол муниципии, где через десять минут ему была назначена встреча с Парамоновым. Солнце даст, благочинный Феофан никогда не дождется вызванного им горожанина.

Совиная плавно перешла в Проезжую, та нырнула в ложбину между невысокими холмами с редкими кубиками домов и уперлась в заставу. Тут уже кипела необычная для этого захолустного места активность. Телеги с парами и тройками оленей толклись, будто на Празднике Севера, провожающие и новобранцы обнимались, словно прощаясь навеки – скорее всего, так оно и было, – офицеры криками и выстрелами старались привести толпу хоть в какой-то порядок, но тем самым лишь раззадоривали ее и пугали ездовых животных. Вокруг окрашенной в черно-белую полоску заставы сновали деловитые торговцы с лотками, предлагаю разную необходимую в дороге утварь, но гвардейцы беспощадно гоняли их. Один из купчишек, приметив Максима, слишком резко метнулся к нему, оторвавшись от скопления людей, за что и получил пулю в спину.