Привыкшая ухаживать за отцом и заниматься хозяйством, Амина немедля приступила к наведению порядка.
Все углы комнаты и все предметы мебели в ней были очищены, паутина и пыль исчезли, кушетку и стол переставили из углов в середину, клетки с останками птиц вынесли. И когда Амина закончила трудиться, а внутрь сквозь распахнутое окно проник солнечный свет, комната засверкала чистотой, навевая радость вместо былой тоски.
Некое чувство подсказывало Амине, что всякие воспоминания стираются из памяти, если удалить предметы, с ними связанные. Она твердо вознамерилась облегчить душевное бремя Филипа, ибо со всем пылом и страстью, присущими ее народу, приняла близко к сердцу страдания юноши – и собиралась его покорить. Поэтому она снова и снова бралась за тряпку, пока картины и все прочие предметы обстановки не приобрели почти первозданную свежесть.
Девушка убрала не только птичьи клетки, но и шкатулку матери Филипа, заодно припрятав и вышивку, от которой Филип наверняка бы отшатнулся, точно завидев змею. Ключи валялись на полу, и Амина принялась открывать буфеты и протирать стекла. Далее она подступила к серебряным кубкам, и тут в комнату вошел ее отец.
– Великие Небеса! – воскликнул минхеер Путс. – Это что, все серебро? Значит, он не лгал, у него действительно есть тысячи гульденов? Где он их прячет?
– Это не твоя забота, отец. Твои деньги теперь в безопасности, за что следует поблагодарить Филипа Вандердекена.
– Да, конечно, но раз уж он станет жить здесь, надо узнать, много ли он ест и сколько мне заплатит. Думаю, надо запросить побольше, он ведь богач.
Губы Амины искривила презрительная улыбка, но девушка промолчала.
– Где же он прячет свои деньги? Говоришь, он уйдет в море, едва отыщется нужный корабль? Кому тогда поручат следить за его деньгами?
– Следить за ними буду я, отец, – коротко ответила Амина.
– Ну да, мы с тобою проследим… А корабль может утонуть…
– Нет, мы следить не будем, отец. Тебя это не касается. Присматривай за своими деньгами.
Амина расставила серебряную утварь по полкам, заперла дверцы и забрала ключи с собой, когда пошла готовить завтрак, а коротышка-врач остался разглядывать сверкающую металлическую посуду за стеклом. Он смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляд, не в состоянии наложить руку. То и дело с его губ срывалось: «Серебро! Серебро!»
Филип спустился вниз и, проходя мимо комнаты по пути на кухню, заметил минхеера Путса возле буфетов. Юноша переступил порог – и не мог не восхититься чудесной переменой. Он догадывался, кто и зачем это сделал, и сердце его преисполнилось признательности. Тут вошла Амина с завтраком; взгляды молодых людей говорили больше, чем могли бы сказать слова. Филип сел за еду, менее опечаленный и озабоченный, чем раньше.
– Минхеер Путс, – начал юноша, когда позавтракал, – хочу оставить вас во владении моим домой. Надеюсь, вам тут будет удобно. Все те мелочи, какие необходимо обсудить, я обговорю с вашей дочерью перед убытием.
– Значит, минхеер Филип, вы покидаете нас и отправляетесь в море? Повидать другие страны куда приятнее, чем сидеть дома. Когда вы отбываете?
– Сегодня вечером я отправлюсь в Амстердам, – сказал Филип, – чтобы подыскать нужный корабль, но, думаю, еще вернусь до отплытия.
– Ага, вернетесь. Ну да, надо же позаботиться о ваших деньгах и всем остальном. Не забудьте пересчитать деньги. Мы за ними присмотрим. Кстати, где ваши деньги, минхеер Вандердекен?
