Рядового непонятливость прапорщика не удивила. Он лишь тяжело вздохнул и пояснил: – Цмок это значит гауптман Темлецкий, господин прапорщик! Начальник заставы нашей.
– Тьфу, ты, черт бездумный, – вяло отмахнулся Анджей, – сразу не мог сказать, без кандибоберов?
– Да я же так и сказал, господин прапорщик!
– Чтоб тебе собаки курец[27]отожрали, как ты мне тут понятно сказал, – ругнулся Подолянский. – Сгинь, пока кувшином не кинул.
Рядовой ухмыльнулся, кивнул и прикрыл за собой дверь.
– Взял и человека обидел ни за что, бездумным обозвал, – тихо произнес Анджей, почесав гудящий затылок, – надо было попросить хоть сапоги подать.
Пришлось справляться самому, без импровизированных денщиков.
Анджей, согнувшись, и придерживаясь то за стул, то за пол, подобрался к сапогам. Сидя прямо на полу обулся. Поднялся, взглянул на себя в узкое зеркальце у входа. Картина маслом по лепешке, кордонный вовкулак – звезда погостного канкана. Глаза красные, рубаха в вороте черная. Мундир измятый, будто коровами жеваный. В крови.
– И я в таком виде куртуазить еще пытался? Силен! – восхитился своей наглостью Подолянский, пытаясь счистить ногятми багровые потеки. Чешуйки крови сыпались на пол, но как вовкулаком был, так и остался. Разве что несколько полинялый вид приобрел, а на полу добавилось мусора.
– С другой—то стороны, господа, я ведь не в кабаке с курвами гужбанил, а свинячил сугубо по служебной необходимости!
******
– Доброго утра желать не буду, – кивнул с усмешкой Темлецкий, выглядящий отвратительно свежим. – Примете за издевательство.
– Давно такого не было, – вздохнул Анджей, стараясь не дернуть чугунной головой. – Каюсь, перебрал. Хотя, вроде бы и выпил немного. А вот развезло до полнейшего безобразия.
– От усталости, – пожал плечами гауптман. – Поверьте, одно дело напиваться после необременительного дежурства, и совсем по иному, если примете стаканчик после такой беготни, какая вам выпала. Так что, самоедством заниматься прекращайте. И присаживайтесь. Ну и угощайтесь, естественно. Вы же мне нужны в трезвом сознании, а не в самоугрызаемом похмелье.
– Обойдусь, господин гауптман! – бодро, насколько смог, заявил Анджей, стараясь не коситься на приставленное к столу жестяное ведерко, где виднелись бутылки «Белого Меда», пересыпанные подтаявшими ледышками.
Темлецкий ухмыльнулся, сел поудобнее, облокотившись на толстенную столешницу, такую же основательную, как все на заставе.
– Мы, пан Анджей, слава Царице Небесной, не на «двуйке», где даже срать ходят согласно устава[28]. Так что, во—первых, в приватной обстановке, я для вас Владислав, – приказным тоном заявил гауптман. – И во—вторых, на пиве я настаиваю. На правах старшего товарища, не командира. Поверьте, будет лучше. Хотя бы бутылочку.
– Слушаюсь! – рявкнул Подолянский, и добавил через пару секунд, когда отпустила злая боль в голове. – Понял, Владислав, благодарю за совет!
Ледяное пиво омыло волшебным бальзамом истерзанную душу…
Терпеливо дождавшись, пока прапорщик допьет, Темлецкий спросил: – Ну как, готовы теперь к вопросам?
– Конечно, – Подолянский, которому стало чуть лучше, попробовал подскочить, но плюхнулся обратно на стул, подчинившись небрежному жесту гауптмана
– Сидите—сидите. Итак, Анджей. Вы что думаете по поводу вчерашней кучи трупов? Да! – не дав и слова вымолвить, Темлецкий тут же продолжил. – Знаю, что вы сейчас скажете, что вы не следователь, и в полицейских делах не сведущи. И, соответственно, по вышеуказанным причинам и по малости звания, мнения своего иметь не можете. Ибо не положено и вообще.
