Однако синоптик с прогнозом уже покончил, а микрофоном в студии опять завладел тот же самый диджей:
– …все задницы тут отморозим, а Курт Кобейн греется себе в аду! Слушайте, врубайтесь!
Динамики разразились долгим гитарным запилом, пронзительным, колеблющимся стоном струн, лишенным и внятного мелодического строя, и какой-либо цели – разве что, может, до помешательства слушающих довести. «Нирвана», вступление к «Ненавижу себя и хочу умереть»[6]… Может, к ней-то синоптик и вел, толкуя о смерти?
Джуд снова щелкнул кнопкой, и в кабинете сделалось тихо.
Сделалось… но ненадолго. За спиной Джуда – да так неожиданно, резко, что пульс вновь подскочил до небес, – взорвался звонком телефон. Гадая, кто может звонить на офисную линию в такой час, Джуд бросил взгляд на стол Дэнни, обогнул стол кругом и взглянул на экранчик определителя номера. Номер звонящего начинался с 985, до боли знакомого префикса восточной Луизианы, а следом за номером всплыла строка с именем: «КОВЗИНСКИ, М.».
Вот только Джуд, даже не снимая трубки, мог точно сказать: там, на том конце линии, никакой не Ковзински, М. Творить чудес медики еще не научились. Возможно, он оставил бы звонок без ответа, но тут ему пришло в голову, что звонящим может оказаться Арлин Уэйд с известием о смерти Мартина, а в таком случае поговорить с ней рано или поздно придется, хочет Джуд того или нет.
– Алло, – откликнулся он, подняв трубку.
– Привет, Джастин, – сказала Арлин.
Жена брата матери, Джуду она доводилась теткой, а еще имела диплом фельдшерицы, однако вот уже целый год с месяцем единственным ее пациентом был Джудов отец. В гнусавом, носовом голосе тетки отчетливо слышались все шестьдесят девять прожитых ею лет. Для нее Джуд до скончания века останется Джастином Ковзински и никем другим.
– Как поживаешь, Арлин?
– Я – как обычно, сам знаешь. Скриплю помаленьку на пару с псом. Хотя встает он уже нечасто: растолстел до полного безобразия при больных-то коленях. Однако звоню я не ради рассказов о нас с псом. Звоню я насчет твоего отца.
Как будто она могла позвонить зачем-то еще…
В наушнике трубки зашуршали помехи. Однажды Джуда интервьюировал по телефону какой-то радиоведущий из Пекина, а Брайан Джонсон звонил ему аж из Австралии, и связь была чистой, будто оба звонят из ближайшего уличного автомата. А вот звонки из Мурз-Корнер, Луизиана, по какой-то причине постоянно прерывались треском «белого шума», глохли, будто сигналы аналоговой радиостанции, чуток не добивающей до приемника. Голоса в трубке то и дело подрагивали, на пару секунд становились едва слышны, а после затихали совсем. Может, до Батон-Ружа и дотянули высокоскоростной интернет, но если живешь в крохотном городишке посреди болот к северу от озера Поншартрен, а без надежной высокоскоростной связи с миром тебе никак, бросай манатки в багажник, заливай бак под пробку и вали оттуда ко всем этим самым да не оглядывайся.
– Последние пару месяцев я его с ложки кормила. Жиденьким, что не нужно жевать. Звездочки эти мелкие, «Пастина», он очень любил. И крем заварной, ванильный. Ни разу еще не видела, чтоб умирающий отказался от заварного крема, перед тем как уйти за порог…
– Странно. Сладкого он, помнится, не любил. Не ошибаешься?
– Кто тут за ним приглядывает?
– Ты.
– Ну, так, наверное, мне и виднее.
– Согласен.
– А звоню я вот почему. Не ест он больше ни крема, ни звездочек – вообще ничего. Давится всем, что ему в рот ни сунь, проглотить не может. Вчера доктор Ньюленд заезжал посмотреть его и сказал, что подозревает новое нарушение мозгового кровообращения.
