Как идут дела? Ну, Мэри, не слишком уж хорошо. Совсем не хорошо. Ох, не мое это дело – сплетничать о тех, кто стоит выше, но, в общем, все хуже некуда. Да уж, хуже некуда, и в некотором смысле, полагаю, я во всем виновата. Да, Мэри, конечно, я расскажу. Все началось сегодня утром, когда я забрала почту у почтальона, мистера Коннера – он такой милый джентльмен. В последнее время хозяин очень настаивал, чтобы я отделяла все его письма от писем госпожи Кэролайн и доставляла прямо ему в кабинет. Ну, я не знаю, как так вышло, должно быть, это спряталось за другим более толстым письмом, адресованным госпоже Кэролайн, – все, что могу предположить, но в любом случае я была там, убирала посуду после завтрака, а она открывала свою почту индийским ножиком из слоновой кости – никогда не видела женщин, которые получали бы столько же писем, сколько хозяйка, – и вдруг я слышу, как нож для вскрытия писем падает на стол, оборачиваюсь, а она держит это самое письмо с таким видом, будто узнала, что ее должны вздернуть; белее, чем реклама прачечной «Лиллипут», вот такая она была. Сидела так целых две минуты, словно сама была сделана из индийской слоновой кости, а потом вдруг издала ужасный визг: «Эдвард!» – так хозяина зовут, ты знаешь, – и вскочила, выбежала из комнаты с таким выражением лица, которое мне бы не хотелось снова увидеть до самого Судного дня. Что ж, Мэри, сама понимаешь, если что-то тревожит хозяина и хозяйку, Мэйр О’Кэролан должна узнать, что именно. Я лишь краешком глаза заглянула, но этого хватило, Мэри! Думала, в меня попала молния и превратила в каменного истукана. Мэри, письмо было от банкиров из Дублина, в нем говорилось, что если доктор Эдвард Гаррет Десмонд не заплатит им – слушай внимательно, Мэри, – сумму в двадцать две тысячи фунтов к концу декабря, они отнимут у него дом и поместье. Ты понимаешь, Мэри, этот глупец взял и заложил имущество, которым владели десять поколений Десмондов, чтобы рассчитаться за чудище в заливе!
Ссора? О, и еще какая. Мэри, к тому времени, когда они закончили, я уже думала, что буду выметать осколки делфтского фарфора и вытирать с обоев кровь и волосы до самого Михайлова дня. Ах, Мэри, я стараюсь не высовываться на линию огня, но атмосфера в доме, как бы так выразиться… накаляется. Миллионы Барри? Хочешь сказать, ты не в курсе, в чем тут загвоздка? Я тебе скажу, сколько у миссис Кэролайн Десмонд за душой. Ни гроша. Ни единого медного фартинга. После смерти ее отца согласно завещанию контроль над льняной фабрикой перешел к его брату, а деньги всех наследников – под доверительное управление, в акциях, долях, облигациях и прочих штуках, которые вроде бы деньги, но не приносят никакой реальной пользы. Чтобы воспользоваться хотя бы долей своего наследства, хозяйка должна получить подпись дяди, а этот старый мерзавец-пресвитерианин ее не даст. Почему? Да потому что она вышла за католика. Старый злоязыкий оранжист не хочет с ней разговаривать, он даже не останется с нею в одной комнате, так что хозяин может помахать ручкой миллионам Барри, которые могли бы спасти его от кредиторов.
Что теперь будет? Что ж, одно можно сказать наверняка: мисс Эмили очень не вовремя возвращается домой. О да, в среду, пятичасовым поездом. Да, ужасно. Бедное дитя, ты же знаешь, я всегда боялась за нее. Всегда боялась, что с такими родителями ей причинят какой-нибудь вред. Я молилась за нее каждую ночь. Даже отправилась на торжественную новену к Пресвятой Богородице, чтобы попросить о защите. Ну, Мэри, не говори таких вещей. Считаешь себя мудрее Господа? Нет? Тогда держи свое языческое мнение при себе. Я знаю, что Бог всегда отвечает на молитву. Тем не менее сейчас не время возвращаться домой, будучи в положении и все такое. Разве ты не слышала? Этот… это животное… Ох, бедное дитя, она от него понесла. В ее-то возрасте. Действительно, дурные времена настали. Только посмотри, до чего страну довели – безбожники-социалисты беснуются в Дублине, еретики-юнионисты бесчинствуют в Ольстере. Таким, как ты и я, остается лишь жалеть те бедные души, у которых нет веры, дающей им моральное руководство и силу.
